JК
Царь-рыба :: Астафьев Виктор
Страница: 8 из 108К реке, навстречу боту «Игарец», в изнеможении остановившемуся на якоре, но все еще продолжающему дымить во все дыры, взбивая желтенький дымок пересеянного ветрами песка, мчались ребятишки, обутые и одетые кто во что, за ними с лаем неслась белая собака…
Телеграммы в Сушково мы не давали, да она сюда и не дошла бы, Коля, ездивший поступать в игарскую школу и там случайно подцепивший меня, выскочил на берег и, частя, захлебываясь, кричал, показывая на трап:
— Папка! Папка! Гляди, кого я привез-то… Отец затоптался на месте, заколесил ногами, засуетился руками, сорвался вдруг, легко, как в молодости, побежал навстречу, обнял меня, для чего ему пришлось подняться на цыпочки, неумело поцеловал, чем смутил меня изрядно — последний раз он облобызал родное чадо лет четырнадцать назад, возвратившись с великой стройки Беломорканала.
— Живой! Слава богу, живой! — По лицу родителя катились слабые, частые слезы. — А мне кто-то писал или сказал, будто погиб ты на фронте, пропал без вести, ли чё ли…
Вот так вот: «не то погиб, не то пропал без вести, ли чё ли…» Эх папа! Папа…
Мачеха все так же отчужденно стояла на приплеске, не двигаясь с места, чаще и встревоженней дергалась ее голова.
Я подошел, поцеловал ее в щеку.
— А мы правда думали, пропал, — сказала она. И не понять было: сожалеет или радуется.
— Я женат. У меня своя семья. Заехал повидаться, — поспешил я успокоить родителей и, почувствовав ихнее да и свое облегчение, обругал себя: «Все ищешь, недотыка, то, чего не терял!»
Ребятишки, лесные, диковатые от безлюдья, не сразу, но привыкли ко мне, а привыкнув, как водится, и прилипли, показывали удочки, самопалы, тащили на реку и в лес. Коля не отходил от меня ни на шаг.
Телеграммы в Сушково мы не давали, да она сюда и не дошла бы, Коля, ездивший поступать в игарскую школу и там случайно подцепивший меня, выскочил на берег и, частя, захлебываясь, кричал, показывая на трап:
— Папка! Папка! Гляди, кого я привез-то… Отец затоптался на месте, заколесил ногами, засуетился руками, сорвался вдруг, легко, как в молодости, побежал навстречу, обнял меня, для чего ему пришлось подняться на цыпочки, неумело поцеловал, чем смутил меня изрядно — последний раз он облобызал родное чадо лет четырнадцать назад, возвратившись с великой стройки Беломорканала.
— Живой! Слава богу, живой! — По лицу родителя катились слабые, частые слезы. — А мне кто-то писал или сказал, будто погиб ты на фронте, пропал без вести, ли чё ли…
Вот так вот: «не то погиб, не то пропал без вести, ли чё ли…» Эх папа! Папа…
Мачеха все так же отчужденно стояла на приплеске, не двигаясь с места, чаще и встревоженней дергалась ее голова.
Я подошел, поцеловал ее в щеку.
— А мы правда думали, пропал, — сказала она. И не понять было: сожалеет или радуется.
— Я женат. У меня своя семья. Заехал повидаться, — поспешил я успокоить родителей и, почувствовав ихнее да и свое облегчение, обругал себя: «Все ищешь, недотыка, то, чего не терял!»
Ребятишки, лесные, диковатые от безлюдья, не сразу, но привыкли ко мне, а привыкнув, как водится, и прилипли, показывали удочки, самопалы, тащили на реку и в лес. Коля не отходил от меня ни на шаг.