Сокровище храма   ::   Абекассис Элиетт

Темные волосы все еще были густы, но на широком лбу, как на листе пергамента, можно было различить ежегодно добавлявшиеся буквы. За тот год, что я его не видел, наиболее глубоко вырезалась одна:

Буква эта, «Ламед», означает «познавать и учить». Она — самая длинная из всего древнееврейского алфавита, единственная вытянутая кверху, чем напоминает лестницу Иакова, по которой поднимались и спускались ангелы, для того чтобы познавать и передавать знания.

Он не упрекал меня. Но я был его сыном, единственным сыном, и хотя он относился с почтением к выбранному мною пути, отчасти навязанному мне драматическими обстоятельствами, отчасти осознанному, потому что в этом заключалась моя дорога жизни, моя жизнь, он, тем не менее, страдал от того, что я его покинул. Ему хотелось, чтобы я был рядом, в Иерусалиме, даже если после армии я ушел бы из дома и поселился в ультраортодоксальном квартале Меа-Шеарим. И даже не живи я с ним, он предпочел бы знать, что я нахожусь где-нибудь в Тель-Авиве, ведя жизнь современного израильтянина, а, не уединившись в пещерах Кумрана. Пусть даже не в Тель-Авиве, а в каком-нибудь кибуце, на севере или на юге страны, во всяком случае, там, куда он мог бы приехать ко мне в гости, а не навещать в таком потаенном, труднодоступном месте, где я жил отшельником. А я, много раз, спрашивавший себя, когда же его увижу, вмиг почувствовал, до чего редки такие минуты. Я не жалел о том, но слезы навернулись на глаза.

— Ну что ж, — произнес отец, — счастлив вновь тебя увидеть. Мать тоже передает тебе свои поцелуи.