Черная весна   ::   Миллер Генри

Если мой отец отправлялся за черту этого мира, удить рыбу, для меня это не представляло никакого интереса. Помню только его перегарное дыхание, когда вечером он возвращался домой и, открыв свой большой зеленый садок, вываливал на пол трепыхающихся, пучеглазых чудищ. Если кто-то уходил на войну, мне вспоминалось разве что, как он вернулся воскресным днем и, стоя перед домом пастора, блевал, выворачиваясь наизнанку, после чего вытер все собственным тельником. Таков был Роб Рэмзей сын пастора. Я помню, все любили Роба Рэмзея. Он вышел паршивой овцой в своем семействе. Любили его за то, что был он совсем никчемный и ничуть не переживал по этому поводу. Воскресенье ли, среда ли — ему было все едино. В любой день можно было наблюдать, как он идет по улице, под провисшими тентами, — куртка перекинута через руку, пот градом катится по лицу, ноги заплетаются — широким, Цепким шагом моряка, сошедшего на берег после долгого плавания; из уст его струились табачный сок вместе с добродушными и безмолвными (а порою и громкими, и грязными) проклятиями. Полнейшее воплощение праздности, беззаботности, непристойности, кощунства. Не Божий человек, как его отец, нет. Мужчина, внушавший любовь! Его слабости были человеческими, и он носил их хвастливо, чванливо, насмешливо, как бандерильи. Он шагал вниз по теплой, открытой улице, с ее утечками из газопроводов и воздухом, полным солнца, дерьма и ругани, — и ширинка у него могла быть расстегнута, подтяжки спущены, а тельник в ярких разводах рвоты.