Чины и деньги   ::   Ростопчина Евдокия

Я спросил себя: какими выгодами могу оправдать свои притязания?

Я вспомнил требования общественных приличий, вспомнил закон света: "Имеющему дастся!" - и содрогнулся, расчислив, рассмотрев, что по этому закону, по этим требованиям - неизмеримая бездна отстраняла меня от Веры! Она богата - у меня только честное имя да любящее сердце! Ах! какое адское страдание вгрызалось в душу с этими мыслями! Сколь несчастливым почувствовал я себя, измерив всю даль до этого счастья, еще недавно считаемого столь близким, столь верным! Какие муки вытерпела моя гордость, когда мне представились неминуемые суждения света, когда я подумал о, неизбежном обвинении в расчете, которое должно осквернить святыню моих чувств, покрыть гнусностью сребролюбивых видов привязанность бескорыстную и невольную, как всякое влечение сердца, о котором голова и рассудок еще не проведали! Расчет? С моей стороны?

Но - великий Боже! - я любил Веру, еще не зная, кто она; я мог бы любить ее всю жизнь, не спрашивая о ее богатстве вещественном, не требуя ничего, кроме ее ублажающего сочувствия, кроме раздела с нею всех радостей, всех дум моих, и если бы я имел право не расставаться с нею, то не подумал бы требовать ее руки! Однако же свет волен мне не поверить, волен перетолковать, переиначить по-своему чувства, которые не дано ему понять, - и я должен был приготовиться к его суждениям и подозрениям... При одном воспоминании о них все сердце вздрагивало негодованием.

Долго боролся я с этими противоречащими страстями - самолюбивою гордостью и пламенною любовью. Наконец любовь лревозмогла - я решился презреть молвою и объясниться с Верой о нашей будущности.

Но каково было мое удивление, когда эта девушка, столь откровенная, столь пламенная в выражении своей, любви, при первом намеке о замужестве оробела, смешалась и, с досадою отвернув прелестную головку свою, ни слова не отвечала мне!

В недоумении я колебался - приписать ли эту странность девической стыдливости или внезапному пробуждению рассудительного расчета? Такая неизвестность не могла продолжаться. Мне необходимо было знать решение Веры - я настаивал...

Но холодное принуждение овладело ею, и я не мог добиться ответа. Мысль, что я ошибся в ней, была мне нестерпима.

Гнев и страх волновали меня; я проговорил несколько слов с горячностью неудовольствия. Вдруг слезы блеснули на искрометных глазках Веры, и она прошептала отрывистым, глухим голосом:

- Ради бога, оставьте меня!..