Дата Туташхиа   ::   Амирэджиби Чабуа

– Вы что же, так и ходите, исповедуетесь по очереди? – полковник кивнул на Рудольфа Валентиновича.

– Больше – он, ну, и я тоже! – ответил Дардак.

– Вас что, заставили? – спросил Кубасаридзе у Рудольфа Валентиновича.

– Никто меня не заставлял. Я во имя свободы! – сказал просвещенный мужелож и продолжал: – Примите мои искреннейшие извинения, ваше превосходительство, и бесконечные сожаления, если я буду вынужден оскорбить ваш слух и чувство нравственной чистоплотности, однако…

В окнах тотчас набилась пропасть всякого офицерья.

– Ну и набежало их! – ахнул Дардак.

Рудольф Валентинович знал свою роль, как «Отче наш», и слушатели знали ее, но мужелож оказался натурой, одаренной воображением, – он не только украсил свою речь новыми живописными подробностями, неведомыми прежней его аудитории, но совершенно изменил тон и стиль своего повествования, обнаружив вдруг в деятельности Коца лиризм, игру ума и некоторую даже сентиментальность, отчего преступление начальника тюрьмы предстало наконец в своей истинно дьявольской сущности.

Полковник походил на котел, стоящий на сильном огне: сперва он испускал шипение, потом со дна пошли подниматься крохотные пузырьки и вдруг забулькал, вскипел, и вода вместе с паром хлынула через край.

– Молчать, мерзавец!

– А у тебя, Стаська, – кила! И еще, Стаська Кубасаридзе, тебя из полка за растрату казенных денег выперли.