JК
Дело, которому ты служишь :: Герман Юрий Павлович
Страница: 45 из 94 – Чего ты там пустяки несешь? Он сам всех обидит, жизни от него не стало, давеча бутылку туши расколотил, акогда я пригрозился, что уши надеру...
– Был бы свой, не стал бы грозиться! – ответила Алевтина. – Варьку небось пальцем не тронешь!
– А его я разве когда трогал? – опешил Родион Мефодиевич.
Алевтина промолчала, пришептывая над спящим Женькой. Степанов пожал плечами, вновь повернулся к своим чертежам. Мерно тикали часы на стене, посапывала Варька в своей кроватке, шелестела страницами книги Алевтина. Вроде бы семья, но что оно такое – семья?
Задумываться было некогда. Он всегда спешил. Спешило время, спешила страна, не мог он отставать. И газеты, и книги, и собрания, и митинги, и лекции «для желающих» – все было ему интересно, всюду нужно было поспеть. И когда Алевтина жаловалась словами Гоголевой «на свою тоску», Родион Мефодиевич раздражался, моргал, отмалчивался. А однажды, обозлившись, сказал:
– Я тебе, Аля, не цирк. Сто раз говорено: займись сама делом. Нет для тебя нынче закрытых дорог – учись хоть на самого народного комиссара...
– Я свое отработала! – с бешенством ответила она. – Помыкалась с шестнадцати лет. Даже с пятнадцати. И имею право сейчас отдыхать человеком. Хотя тоже – хорош с тобой отдых, даже прислугу не можешь нанять...
– Тебе? Прислугу? – удивился он. – Да и откуда у тебя слова такие пережиточные? Домашняя работница – говорим нынче, а никакая не прислуга.
– Найми домашнюю работницу! – усмехнулась она. – Мне все равно, какое название, но не обязана я после революции...
– Был бы свой, не стал бы грозиться! – ответила Алевтина. – Варьку небось пальцем не тронешь!
– А его я разве когда трогал? – опешил Родион Мефодиевич.
Алевтина промолчала, пришептывая над спящим Женькой. Степанов пожал плечами, вновь повернулся к своим чертежам. Мерно тикали часы на стене, посапывала Варька в своей кроватке, шелестела страницами книги Алевтина. Вроде бы семья, но что оно такое – семья?
Задумываться было некогда. Он всегда спешил. Спешило время, спешила страна, не мог он отставать. И газеты, и книги, и собрания, и митинги, и лекции «для желающих» – все было ему интересно, всюду нужно было поспеть. И когда Алевтина жаловалась словами Гоголевой «на свою тоску», Родион Мефодиевич раздражался, моргал, отмалчивался. А однажды, обозлившись, сказал:
– Я тебе, Аля, не цирк. Сто раз говорено: займись сама делом. Нет для тебя нынче закрытых дорог – учись хоть на самого народного комиссара...
– Я свое отработала! – с бешенством ответила она. – Помыкалась с шестнадцати лет. Даже с пятнадцати. И имею право сейчас отдыхать человеком. Хотя тоже – хорош с тобой отдых, даже прислугу не можешь нанять...
– Тебе? Прислугу? – удивился он. – Да и откуда у тебя слова такие пережиточные? Домашняя работница – говорим нынче, а никакая не прислуга.
– Найми домашнюю работницу! – усмехнулась она. – Мне все равно, какое название, но не обязана я после революции...