JК
Державин :: Домбровский Юрий Осипович
Страница: 174 из 229Впрочем, - он махнул рукой, как о сем ни напиши - все равно ничего не изменишь.
Он хмуро смотрел на Державина. И вдруг лукаво, совсем по-мальчишески, прищурил левый глаз.
- А как ты мне сначала говорил? Непобедимое воинство премудрой матери нашей. Помнишь? И грудью на меня, грудью за то, что я слов таких не понимаю.
- Ваше превосходительство! - крикнул Державин. - Я никак не мыслил...
- Э... да что там говорить, - махнул рукой Бибиков. - Я, брат, тоже когда-то таким был, как ты. Все мне на свете ясным казалось. А на эти, на бунты народные, я попросту плевал, сударь. Как, мол, он, мужик, против моей шпаги дворянской с колом да с топором попрет? Да я его... А вот он взял топор и пошел. А мы сидим у моря и гадаем - чи так, а чи не так. Вот какое дело-то.
Он вдруг резко, с креслом, повернулся к столу и стал шарить среди бумаг.
Искал, не находил, отбрасывал бумаги в сторону, наконец нашел одну, исписанную крупным, неуклюжим почерком, и бросил ее на стол.
- Была бы у нас армия, - сказал он с горечью, - да люди, все это полдела было бы. А у нас и офицеры - те же Балахонцевы. - Он ударил рукой по листу бумаги. - Вот полюбуйся, комендант города, капитан гвардии, дважды из города бежал, как баба, захватив перины и денежный ящик. Боялся, видно, что отечество не переживет, если его, героя, на воротах вздернут. Приехал в Казань - бледный, губы трясутся, рукой за стаканом тянется - рука дрожит. Говорить о чем-нибудь начнет - и сейчас же соврет. И что бы ни сделал, что бы ни сказал - всего боится.
Он хмуро смотрел на Державина. И вдруг лукаво, совсем по-мальчишески, прищурил левый глаз.
- А как ты мне сначала говорил? Непобедимое воинство премудрой матери нашей. Помнишь? И грудью на меня, грудью за то, что я слов таких не понимаю.
- Ваше превосходительство! - крикнул Державин. - Я никак не мыслил...
- Э... да что там говорить, - махнул рукой Бибиков. - Я, брат, тоже когда-то таким был, как ты. Все мне на свете ясным казалось. А на эти, на бунты народные, я попросту плевал, сударь. Как, мол, он, мужик, против моей шпаги дворянской с колом да с топором попрет? Да я его... А вот он взял топор и пошел. А мы сидим у моря и гадаем - чи так, а чи не так. Вот какое дело-то.
Он вдруг резко, с креслом, повернулся к столу и стал шарить среди бумаг.
Искал, не находил, отбрасывал бумаги в сторону, наконец нашел одну, исписанную крупным, неуклюжим почерком, и бросил ее на стол.
- Была бы у нас армия, - сказал он с горечью, - да люди, все это полдела было бы. А у нас и офицеры - те же Балахонцевы. - Он ударил рукой по листу бумаги. - Вот полюбуйся, комендант города, капитан гвардии, дважды из города бежал, как баба, захватив перины и денежный ящик. Боялся, видно, что отечество не переживет, если его, героя, на воротах вздернут. Приехал в Казань - бледный, губы трясутся, рукой за стаканом тянется - рука дрожит. Говорить о чем-нибудь начнет - и сейчас же соврет. И что бы ни сделал, что бы ни сказал - всего боится.