Детские годы   ::   Лесков Николай Семенович

- Как же: я его всегда оберегал, - отвечал Пенькновский; а матушка сказала, что она будто бы очень рада, что я имел себе такого благоразумного и строгого товарища.

Пенькновскому эти слова были все равно что обольстительный фимиам, в сладком дыму которого он ошалел до того, что вдруг, приняв, вероятно, свою ложь за истину, возмнил себя в самом деле моим нравственным руководителем, начал рассказывать, будто бы он всегда за мною наблюдал и в дороге и в корпусе и тогда-то говорил мне то-то, а в другой раз это-то и т. п. Самая хвастливая и наглая ложь лилась у него рекою и приводила меня в такое смущение, что я молчал и не перебил его ни одним словом даже тогда, когда он, истощив поток своего красноречия насчет своих превосходств, вдруг перешел к исчислению моих пороков, которые, по его словам, парализировали его влияние и часто мешали мне усвоить ту безмерную пользу, какую могли мне преподать его советы.

- Хорошо его зная, я могу сказать, что он еще не совсем дурной мальчик, - говорил он, указывая на меня искоса глазами, - но у него есть этакое, как бы вам сказать... упрямство. Да, именно упрямство! Я ему всегда говорил: "Слушай меня во всем, потому что ты должен меня слушать!" Но он один раз послушается, а другой раз нет. - Что, брат? - отнесся он непосредственно ко мне, - я тебе говорил, что я ничего не скрою и все это со временем расскажу твоей maman! Да; родители о нас должны все знать - и уж ты сердись или не сердись на меня, а я теперь это делаю для твоей же пользы.

- Вы знаете, - продолжал он, снова обращаясь к maman, - в Твери один наш товарищ...

- Послушай! - вскричал я, не вытерпев и сквозь слезы.