Страница:
4 из 245
Бабушка-императрица пустыми, блудливыми глазами смотрела поверх его головы на Рихте.
— Да, да, да! — прокричал Константин. — Пусть мальчишки, пусть дети! Нечего лезть в политику! Когда я был мальчишкой, я читал Вергилия и играл в солдатов! [1] Не говорите мне больше ничего! Я неумолим. — Константину понравилась последняя фраза, и он повторил: — Я неумолим!
Рихте не двинулся с места. Ни один мускул не шевельнулся на его лице, когда он заговорил:
— Прощаясь, его величество сказал мне, что видит в вас отца поляков. Поэтому государь просил привезти подтверждения, дабы лишний раз насладиться теми качествами характера вашего высочества, которые так хорошо известны нам, русским.
Константин засмеялся.
— Какой же ты русский, барон? Ты немец. Немец ты, а не русский… А с мальчишками я неумолим. Пусть будет так, как сказали Новосильцев с Розеном.
Смерть.
Назавтра барон Рихте уехал в Санкт-Петербург. Он увез с собой дело крожских гимназистов. На папке, в которой хранилось все относящееся к Ивану Виткевичу, ломким почерком наместника было начертано: «В солдаты. Без выслуги. С лишением дворянства. Навечно. Конст…»
Под последним, незаконченным словом расплылись две большие чернильные кляксы.
Через три дня Иван Виткевич и его гимназический друг Алоизий Песляк были закованы в кандалы и отправлены по этапу в Россию.
2
В Оренбурге они обнялись в последний раз и не могли сдержать слез.
|< Пред. 2 3 4 5 6 След. >|