Дмитрий Донской   ::   Бородин Сергей Алексеевич

Этот напев, уже слегка поиначенный на лад русских песен, родился далеко на востоке – может быть, в языческих Афинах, может, в Александрии, может, даже от египетских пирамид донесли его в этот болотный лес, – менялись слова, умирали народы, а лад гимнов тянулся сквозь века. Не молиться хотелось теперь Кириллу, а сесть в дорожную пыль, закрыть глаза и слушать эти напевы детства.

Но воин поборол в нем сладость воспоминаний. Он ударил в кольцо ворот.

В глазок его осмотрели. Кирилл сказал:

– Во имя отца и сына и святого духа…

– Аминь! – ответили ему из-за ворот и приоткрыли въезд. Сняв шелом, он ввел коня под ворота.

Во дворе было безлюдно.

Золотоперый петух, выкатив грудь, шел поперек лужайки.

– От князя к игумену, – сказал Кирилл привратнику.

– Он у вечерни. Пообожди малость, кмете [2] .

Привязав коня у прясл, Кирилл вернулся к воротам и сел на скамью.

Одинокий колокол под дощатой крышей звонницы ударил и повторил удар, и еще раз ударил.

Привратник сел на другом конце скамьи:

– Приустал, сыне?

– Благодарение богу, отче, – не чрезмерно.

– Не страшно ли ныне лесом?

Кирилл подумал: "Небось у каждого это выспрашивает, а самому все одно – уходить отседа некуда".

И спросил, показывая на петуха:

– А курам у вас жить дозволено?

– А от кого ж нам к пасхе яйца сбирать?

– Соблазна чернецы от того не имут ли?

– Блуд в сердце сокрыт, а не в зрении, сыне.