JК
Донесённое от обиженных :: Гергенрёдер Игорь
Страница: 466 из 529” Не та ли же надрывная неукротимость владела поэтом, когда в 1921-м, в год самых отчаянных крестьянских восстаний, он написал: “Пусть знает, пусть слышит Москва — это только лишь первый раскат”?
С корёжащей внутренней усмешкой думалось: а что если бы творческая сила могла обратить запечатлённую Пугачёвскую войну в энергию — и обернулась бы пиршеством сокрытая в хлебных зародах жизнь? Теперь, когда вермахт раскачивает исполинскую постройку и из края в край разносится скрип устоев, почему бы, в самом деле, не проснуться тому непокорству, о котором говорил и писал хорунжий Байбарин? Если есенинский Пугачёв так желал прихода чужеземных орд, то вот оно: нашествие западного Тамерлана! его загорелые, покрытые пылью, с засученными по локоть рукавами солдаты дошли до Волги, егеря водрузили знамёна на вершинах Кавказа... О-оо, рухни режим — он, Вакер, нашёл бы местечко на пиру!..
Всплеснуло: ведром зачерпнувший воду Киндсфатер обернулся.
— Почечные боли мучают? Отечность у вас под глазами...
— Ночью бывает — хоть на стенку лезь! Но в больнице не полежишь...
У Юрия, неожиданно для него самого, вырвался вопрос: верит ли Киндсфатер в Бога?
— Я вас не провоцирую, Аксель. В нашем положении, сами знаете, за религиозность не накажут.
Продолговатое с седыми висками лицо чуть оживилось. Они сели на порыжелую траву, в которой трещали кузнечики.
— Что-то есть... — Киндсфатер глянул из-под бровей в небо. — Но не надо смешивать с суевериями... хотя и они небезосновательны. В любой здешней деревне вам расскажут про выходящих из могил покойников, про домовых, про духов, которые живут в овине, в баньке, в хлеву...
— И за этим есть основание?
— Да! Само то — что эти образы живут! Пусть только в сознании — но в коллективном, в массовом сознании. Они являются его структурой и влияют на материальную жизнь. Вот вам пример. Знакомый мне шофёр завёл в деревне женщину, ей посчастливилось разжиться рыбой, и в канун его визита был испечён рыбник. Ночью женщину разбудило жутко громкое мяуканье.
С корёжащей внутренней усмешкой думалось: а что если бы творческая сила могла обратить запечатлённую Пугачёвскую войну в энергию — и обернулась бы пиршеством сокрытая в хлебных зародах жизнь? Теперь, когда вермахт раскачивает исполинскую постройку и из края в край разносится скрип устоев, почему бы, в самом деле, не проснуться тому непокорству, о котором говорил и писал хорунжий Байбарин? Если есенинский Пугачёв так желал прихода чужеземных орд, то вот оно: нашествие западного Тамерлана! его загорелые, покрытые пылью, с засученными по локоть рукавами солдаты дошли до Волги, егеря водрузили знамёна на вершинах Кавказа... О-оо, рухни режим — он, Вакер, нашёл бы местечко на пиру!..
Всплеснуло: ведром зачерпнувший воду Киндсфатер обернулся.
— Почечные боли мучают? Отечность у вас под глазами...
— Ночью бывает — хоть на стенку лезь! Но в больнице не полежишь...
У Юрия, неожиданно для него самого, вырвался вопрос: верит ли Киндсфатер в Бога?
— Я вас не провоцирую, Аксель. В нашем положении, сами знаете, за религиозность не накажут.
Продолговатое с седыми висками лицо чуть оживилось. Они сели на порыжелую траву, в которой трещали кузнечики.
— Что-то есть... — Киндсфатер глянул из-под бровей в небо. — Но не надо смешивать с суевериями... хотя и они небезосновательны. В любой здешней деревне вам расскажут про выходящих из могил покойников, про домовых, про духов, которые живут в овине, в баньке, в хлеву...
— И за этим есть основание?
— Да! Само то — что эти образы живут! Пусть только в сознании — но в коллективном, в массовом сознании. Они являются его структурой и влияют на материальную жизнь. Вот вам пример. Знакомый мне шофёр завёл в деревне женщину, ей посчастливилось разжиться рыбой, и в канун его визита был испечён рыбник. Ночью женщину разбудило жутко громкое мяуканье.