Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

 — Вернешься вот ты с этого собрания, с чего начнешь?

Паренек поднимается, должно быть, он ровесник Славушке, хоть и повыше ростом, и пошире в плечах, но детскости в нем больше, чем в товарище Ознобишине.

— Мы насчет карандашей. Бумаги для рисования и карандашей. Простые есть, а рисовальных нет…

— Откуда ты?

— Из Козловки.

— Варвары Павловны наказ? — догадывается Степан Кузьмич и объясняет, чтоб поняли другие: — Такая уж там учительница, обучает искусствам. Баронесса! — Но не насмешливо, даже ласково. Испытующе смотрит на паренька: — А хлеба у вас в Козловке много припрятано?

Испуганные глаза убегают.

— Я же говорил: хлеб и кулаки. Кто понял?

— А вы приезжайте к нам в Критово, — дерзко вдруг говорит Саплин. — Покажем.

— Как твоя фамилия?

— Саплин.

— Ах, это ты и есть Саплин? Слышал! Что ж, приедем.

— Побоитесь, — еще более дерзко говорит Саплин.

— Не тебя ли? — Быстров усмехается. — Далеко пойдешь!

Саплин порывается сказать еще что-то, Славушка перебивает его на полуслове:

— Степан Кузьмич, послушайте лучше Соснякова. Он чего-то против.

— Против чего?

— Против коммунизма.

— Покажи, покажи мне его, где этот смельчак прячется?

— А он не прячется, он перед вами.

Сосняков кривит губы, пожимает плечами, идет к карте, где сидел вначале, роется в своей торбе, вытягивает тетрадь в синей обложке и возвращается к столу.

— Ты что — хромой?

Если он против коммунизма, можно его не щадить.

— Не хромее вас! Я не против коммунизма.