Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

 — Слышали: устами младенцев глаголет истина?

— Смотря какая!

— А двух истин не бывает.

— Ошибаетесь, Степан Кузьмич, у каждого человека своя правда.

— Ну уж нет! Конечно, относиться к правде можно по-разному, можно и неправду назвать правдой, но правда одна: черное — черное, а белое — белое.

— И вы хотите построить новое общество с помощью этих подростков?

— Вы же не хотите строить? Да оно вам и не нужно! И строить новое общество будут они для себя. Не столько я с их помощью, сколько они с моей.

— Это не плеоназм?

— Чего?

— То же самое, повторенное иными словами.

— Ну и пусть… Как вы сказали?

— Плеоназм.

Быстров рассердился. Славушка заметил, как задергалась у него правая щека, она у него всегда дергается, когда он приходит в неистовство, — например, на митингах; когда клеймит мировой капитал, щека дергается так, точно вот-вот с ним случится припадок. Но припадков никогда не случается, и впоследствии Славушка убедился, что Быстров отлично умеет держать себя в руках, он подергивал щекой произвольно, это у него ораторский прием, так он становился страшнее и пользовался этим приемом, чтобы показать свое особое возбуждение. Быстров болезненно самолюбив, не любит, когда его дурачат, в неизвестном словечке Быстров уловил насмешку и рассердился, нарочно задергал щекой, чтобы напугать Андриевского.