JК
Двадцатые годы :: Овалов Лев Сергеевич
Страница: 140 из 963Был он неудачник, бедняк, бобыль, маленький, седенький, вертлявый старичок, все им пренебрегали, слыл он первым сплетником во всей округе и никогда не появлялся без новостей.
Настроение у всех, как перед грозой, тревога терзает Павла Федоровича, как въедливая головная боль, а вот поди ж ты, раздался знакомый скрипучий голосок, и стало как будто легче.
Трухлявая таратайка Егорыча не успела еще остановиться, а Егорыч что-то уже кому-то кричит, с кем-то здоровается, что-то кому-то сообщает и смеется заливистым детским смехом.
Лошадь он не распрягает, из чего явствует, что прибыл Егорыч ненадолго, привязывает своего саврасого одра — «чтоб тебе ни дна ни покрышки!» — к одному из столбов галереи и вбегает в кухню.
— Мир дому сему и кобелю моему!
Такое приветствие он считает отменной шуткой.
— Откуда вы, дядя? — спрашивает Павел Федорович.
— Где бывал, никто не видал, а куда спешу, никому не скажу! — И Егорыч опять заливисто смеется. — У меня новостей на сто гостей, на рупь, на пятак, а хозяйке за так, чайком угостит — даром отдам!
Без чая он не уедет, для него чай лучшее угощение, дома у него ни заварки, ни сахара, и, чтобы напиться чаю, он способен трюхать из Критова не то что до Успенского, а хоть до Москвы.
Павел Федорович вздыхает:
— Надежда, ставь самовар…
— С медком или сахарком? — осведомляется гость. — Лучше бы с медком, со свеженьким… Качали давно?
Он садится, вскакивает, снова садится, юркий, как бес, и, как бес, лукавый и любопытный.
— Троцкий себя царем объявил, — сообщает он.
Настроение у всех, как перед грозой, тревога терзает Павла Федоровича, как въедливая головная боль, а вот поди ж ты, раздался знакомый скрипучий голосок, и стало как будто легче.
Трухлявая таратайка Егорыча не успела еще остановиться, а Егорыч что-то уже кому-то кричит, с кем-то здоровается, что-то кому-то сообщает и смеется заливистым детским смехом.
Лошадь он не распрягает, из чего явствует, что прибыл Егорыч ненадолго, привязывает своего саврасого одра — «чтоб тебе ни дна ни покрышки!» — к одному из столбов галереи и вбегает в кухню.
— Мир дому сему и кобелю моему!
Такое приветствие он считает отменной шуткой.
— Откуда вы, дядя? — спрашивает Павел Федорович.
— Где бывал, никто не видал, а куда спешу, никому не скажу! — И Егорыч опять заливисто смеется. — У меня новостей на сто гостей, на рупь, на пятак, а хозяйке за так, чайком угостит — даром отдам!
Без чая он не уедет, для него чай лучшее угощение, дома у него ни заварки, ни сахара, и, чтобы напиться чаю, он способен трюхать из Критова не то что до Успенского, а хоть до Москвы.
Павел Федорович вздыхает:
— Надежда, ставь самовар…
— С медком или сахарком? — осведомляется гость. — Лучше бы с медком, со свеженьким… Качали давно?
Он садится, вскакивает, снова садится, юркий, как бес, и, как бес, лукавый и любопытный.
— Троцкий себя царем объявил, — сообщает он.