Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

— Отправьте, отправьте ее, Степан Кузьмич, — умоляет Славушка.

Быстров хлыстиком почесал себе лоб.

— Красные будут знать, что она жена председателя ревкома, а белые — дочь генерала Харламова.

— А если белые узнают, что она ваша жена, а красные, что она дочь генерала?

— Тогда скверно.

— Так увозите!

— Я и хотел… — Он хлыстиком принялся сбивать рыжие султаны сирени. — А она не хочет.

— Почему?

— А может быть, отправить и тебя? — неожиданно предлагает Быстров.

— Мне ничто не грозит.

— Вождь молодежи!

— Смеетесь?

— Мне, брат, не до смеха.

— Сами учили: спектакли, танцы…

— Вот и говорю: легко дотанцеваться.

— Но вы сами сказали, что нужно остаться.

— Нужно-то нужно, мальчик из богатого дома…

— А говорите — отправить!

— Ума не приложу…

Пахнет медом, душистым липовым медом, звенит пчела, вьется вокруг головы. Славушка отмахивается, но пчела носится вокруг, как угорелая. Не надо махать руками.

— Ну, прощай, — произносит Быстров.

Славушка не успевает ответить, Быстров ныряет в заросли сирени, и его уже нет. Куда это он? Если в Семичастную, не миновать усадьбы Введенского. Андрей Модестович не слишком-то обожает Советскую власть. Как это Степан Кузьмич не боится?



20



Странное затишье. Точно все замерло — и в людях, и в природе.