Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

 — Пардон… В силу обстоятельств военного времени обязан произвести осмотр помещения…

И опять этакий легкий жест: извините, ничего не поделаешь…

Вера Васильевна читала. Надо же делать вид, что сохраняешь полное присутствие духа.

— Пардон…

Марья Софроновна ни жива ни мертва. Мало ли чего могут попросить! Не откажешь. А потом оправдывайся перед Павлом Федоровичем.

— Откройте!

Офицерский пальчик постукал по сундуку.

— Заховали куда-то ключ.

Наивный человек Павел Федорович.

Ротмистр одному из подручных:

— Ефим, взломать…

Марья Софроновна кинулась к сундуку:

— Я открою!

Наволочки, простыни, исподние юбки, рубашки, штуки сатина, мадаполам…

— Ефим… — Ротмистр пальчиком указал на простыни. — Для нужд армии.

Раз — у одного из казаков появился в руках мешок, два — простыни исчезли. Фокусы!

Ротмистр слегка улыбнулся.

— Офицерам тоже нужно на чем-то спать. — Опять шевельнул пальчиком. — Ефим, если вам что требуется…

Казакам требуется мануфактура.

Вернулись в залу.

Легкий полупоклон в сторону Веры Васильевны.

— Пап-ра-шу аткрыть чемоданы.

Казаки раструсили белье по столу: детские штанишки, старые блузки…

Вера Васильевна сберегла рубашечку — воспоминание о лучших временах, французский батист, кружева, нежность, воздух… Пушистое облачко легло на стол. Гонсовский балетным жестом простер над ним руку, и… облачко растаяло.

— Простите.