Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

Обоим, и Славе, и Коле, было не по себе, одному потому, что едва не был убит, а другому потому, что едва не стал убийцей.

— Ты прости меня, — сказал Слава.

— Ничего, — сказал Коля. — Случается.

Он охотно сказал бы Славе, что с оружием надо обращаться осторожнее, однако считал, что инструктору неудобно читать нотации секретарю.

Зато сам секретарь читал себе нотации всю ночь. Он не понимал, как решился направить револьвер на Колю. Ведь это только счастливый случай, что тот остался жив. А если бы не остался? Как тогда жить, сознавая, что ты убийца, что ты убил своего товарища…

«Боже мой, до чего несерьезно мы ко всему относимся, — думал Слава. — Играем в игрушки, которые вовсе не игрушки».

Чувство ответственности, ответственности перед собой, перед товарищами, перед обществом, возникло в глубинах его сознания. Он упрекал себя за то, что при нем не было револьвера, когда луковецкие мужики искали его в саду; если они действительно намеревались его убить, он мог бы оказать сопротивление, а сейчас, после происшествия с Колей, он думает совсем иначе. Хорошо, что он был безоружен, без револьвера его, конечно, легче было убить, ну а если бы убил он сам? Приехал в деревню представитель Советской власти и убил пришедшего к нему мужика — это убийство обязательно изобразили бы так, а не иначе.