Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

Шума, смеха, криков!

Вечерком, по холодку, доехали до станции, дождались поезда, билеты делегатам начальник полустанка не выдал, хоть и было написано требование, столько билетов просто на нашлось, в вагоны их пускать не хотели, тем более что все ломились в один вагон, разместились с грехом пополам, и -

Мы на горе всем буржуям

Мировой пожар раздуем,

Сброшен в море белый враг,

Вейся, вейся, красный флаг!

Так, с прибаутками, песнями, частушками, кто сидя, а кто и стоя, допыхтели до Орла.

Вышли на привокзальную площадь.

Приземистые домишки тонули в предутреннем тумане, воздух наполнен густой, вязкой, промозглой сыростью.

Ребята точно птичья стая, прибитая ветром к земле, невесело поглядывали на грязный и хмурый вокзал. Хотелось вернуться под крышу, на скамейки и хоть чуть подремать…

— Товарищи, пошли, пошли! Доберемся до города, напьемся чаю…

Вот и губкомол!

На лестнице мрак и тишина, двери не заперты, но в серых, неподметенных комнатах тоже тишина и пустота.

— Эй, кто есть?

Сонная безлюдная канцелярия.

«Неужто придется спать на столах, как два года назад? — подумал Слава. — Не может того быть!»

В политпросветотделе кто-то спал на столе, закутанный в солдатскую шинель.

— Проснись, проснись, товарищ, пора идти на бой!…

Шинель сползла медленно на пол, и перед малоархангельцами предстал худой носатый юноша, влажные темные глаза сердито смотрели на делегатов.

Слава узнал Каплуновского, два года назад он назывался завхозом, а теперь — шутки в сторону! — начальник административно-хозяйственного отдела!

— Принимай гостей!

Каплуновский, кажется, еще не совсем проснулся.

— Откуда вы?

— С вокзала!

— Ну и надо было там дожидаться.

— Чего?

— Когда все проснутся.