Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

 — Зачем уж так… Несправившегося! Ведь высами только что одобрили работу укомола. А личные недостатки… У кого их нет! Быстрова нельзя ставить в вину Ознобишину, он сам с ним порвал. А что поехал на похороны… Поехал проститься. Быстров для него не случайный человек. Убежал из Луковца? Зачем же отдаваться в руки врагу? Не надо так железобетонно. Федорова в Колпне оставил? Так это местный Совет его амнистировал, а не Ознобишин. Нечего вешать на него всех собак…

Все время смотрел на улицу, а не пропустил мимо ушей ни слова.

— Переборщил ты, Иван, — вторит Железнов Кузнецову. — Сформулируем так: удовлетворить просьбу товарища Ознобишина… направить на учебу?

У Славы замирает сердце… Проститься со всеми, кто будет сейчас голосовать? Не так-то просто оторваться от всего того, что его окружает. Что окружало…

Железнов стучит карандашом по столу.

— Кто — за?

Слава передвигается со своим стулом к окну, садится рядом с Кузнецовым, берет себя в руки, обижайся, не обижайся, надо высидеть заседание до конца.

Постановляют направить на учебу Ушакова. Избирают президиум. Железнов — секретарь, Коля Иванов — заворготделом и Сосняков — да! Сосняков — завполитпросветом. Дорвался-таки Иван Сосняков до укомола!

«Ничего, — думает Слава, — после следующей конференции придется Железнову уступить ему свое место!»

Железнову явно не по себе.

— Все, можно расходиться.

Слава приближается к столу и невесело усмехается.

— Ну что ж, ребята, прощайте.