Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

Во всяком случае, сегодня он не брился.

И в то же время лицо это нельзя забыть. Незабываемое лицо.

— Садись.

Шабунин идет к двери, говорит что-то Селиверстову, плотно закрывает дверь, садится за стол, смотрит на Славу.

— Ну?

Чуть вопросительно, чуть задумчиво, чуть ласково. И это все, что он может ему сказать? Но именно так обратился бы к нему, должно быть, отец, приди к нему Слава.

Молчит Слава, молчит Шабунин. Славе тягостно это молчание, он мучается, не знает, как начать разговор, а Шабунина оно как будто даже забавляет.

— Ну и как, долго будем играть в молчанку? — нарушает молчание Афанасий Петрович.

Слава молчит.

— Потерял речь? — спрашивает Афанасий Петрович. — «В молчанку напивалися, в молчанку целовалися, в молчанку драка шла?»

Слава улыбается.

— Откуда это?

— Не помнишь?

Однако уроки Ивана Фомича не прошли даром.

— Некрасов?

— Он самый. Как там у вас? Все в порядке?

Внезапно Славой овладевает обида.

— Афанасий Петрович, нехорошо получилось, — говорит он. — Укомпарт как будто не имел ко мне претензий?

— А он их и не имеет, — согласился Шабунин. — Мы лишь пошли тебе навстречу.

Афанасий Петрович выходит из-за стола, подходит к Славе, придвигает стул, садится с ним рядом.

— Давай поговорим…

Кладет руку на плечо Славе и по-отечески притягивает к себе.

— Политика… Как бы тебе это объяснить… Особый вид общественной деятельности.