Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

Так что вы мне не мешаете, и тот хлеб, что я могу вам уделить, можете есть спокойно. Хотя бы уже потому, что братнюю волю я уважаю, и в нашем астаховском хозяйстве есть и ваша законная доля.

— Вы правильно рассуждаете, — согласился Слава. — Дать Марье Софроновне волю, она не то, что жрать, она жить нам здесь не позволит, ее не перебороть даже вам.

Павел Федорович засмеялся совсем тихонечко.

— Чего ты хочешь? Дура баба! Ее ни в чем не уговоришь, как и твою Советскую власть. Коли зачислит кого во враги, будет на того жать до смертного часа.

— Что же делать?

— Смириться и не обращать внимания!

— Все ясно, только как убедить маму?

— Пойдем на улицу, — пригласил Павел Федорович. — День — дай бог!

Сели на ступеньку крыльца. В пыли копались куры, дрались молодые петушки. Из-под горы доносился размеренный стук вальков, бабы полоскали на речке белье.

— Как думаешь, будет война или нет? — спросил Павел Федорович.

— Нет, не будет, — твердо сказал Слава. — Не допустит войны Советская власть.

— А как же ультиматум?

Павел Федорович имел в виду ультиматум Керзона, о котором писали в газетах, лорд Керзон направил Советскому правительству ноту с непомерными требованиями, угрожая разрывом отношений.

— Подотрутся, — безапелляционно выразился Слава.

— Думаешь, так уж сильна твоя власть?

— Сильна-то она сильна, но и не в ней одной дело, — разъяснил Слава. — Рабочий класс не позволит. В той же Англии, да и в Германии, и во всей Европе.