JК
Две зимы и три лета :: Абрамов Федор Александрович
Страница: 185 из 370А эта, дура набитая… Ах…
И была зимняя ночь. И за окошком лютовал мороз – с треском, с яростью, как голодная собака, вгрызался в промерзшие углы.
А им – что! Им плевать и на ночь, и на мороз. Красный самовар клокочет на столе.
Ешьте, пейте, ребята! Новый год идет по земле.
4
– Бежите, разгребите дорожку на задворках, – говорила шепотом мать.
Ребята заулыбались – она это почувствовала, не глядя под порог, – и хлопнули дверью.
– А ты, бес, не вертись! – зашипела мать на Татьянку. – Дай поспать человеку.
– Да я, мама, не сплю, – сказала Лизка и открыла глаза.
В избе было уже светло. С оледенелых окошек красными ручьями стекала заря на белый пол.
Татьянка вскочила на залавок, приподнялась на цыпочки и крепко обхватила ее холодными ручонками за шею.
– А ты чула ли, как я вставала? Я уж пол подпахала, вот.
– Подпахала… Все утро, как кобыла, скачешь. Человек из лесу приехал, а тебе хоть говори, хоть нет.
– Дак ведь она не спать приехала, – возразила матери Татьянка. – Да, Лиза?
– Да, да.
Лизка слезла с печи, босиком прошлась по избе. На Ручьях в бараке так не пройдешься – там всегда холодина под утро, – и она скучала не только по родным. Все тело ее скучало, а пуще всего ноги скучали по этому вот избяному теплу.
– Да, теплом-то мы, слава богу, не обижены, – сказала мать, словно угадывая ее мысли. – Осенью, как ты уехала, Михаил опять подконопатил стены.
И была зимняя ночь. И за окошком лютовал мороз – с треском, с яростью, как голодная собака, вгрызался в промерзшие углы.
А им – что! Им плевать и на ночь, и на мороз. Красный самовар клокочет на столе.
Ешьте, пейте, ребята! Новый год идет по земле.
4
– Бежите, разгребите дорожку на задворках, – говорила шепотом мать.
Ребята заулыбались – она это почувствовала, не глядя под порог, – и хлопнули дверью.
– А ты, бес, не вертись! – зашипела мать на Татьянку. – Дай поспать человеку.
– Да я, мама, не сплю, – сказала Лизка и открыла глаза.
В избе было уже светло. С оледенелых окошек красными ручьями стекала заря на белый пол.
Татьянка вскочила на залавок, приподнялась на цыпочки и крепко обхватила ее холодными ручонками за шею.
– А ты чула ли, как я вставала? Я уж пол подпахала, вот.
– Подпахала… Все утро, как кобыла, скачешь. Человек из лесу приехал, а тебе хоть говори, хоть нет.
– Дак ведь она не спать приехала, – возразила матери Татьянка. – Да, Лиза?
– Да, да.
Лизка слезла с печи, босиком прошлась по избе. На Ручьях в бараке так не пройдешься – там всегда холодина под утро, – и она скучала не только по родным. Все тело ее скучало, а пуще всего ноги скучали по этому вот избяному теплу.
– Да, теплом-то мы, слава богу, не обижены, – сказала мать, словно угадывая ее мысли. – Осенью, как ты уехала, Михаил опять подконопатил стены.