JК
Евангелие от Палача :: Вайнер Аркадий
Страница: 124 из 140 — Так в том и дело, Павлик! Знаешь ведь, как говорится: хуже всех бед, когда денег нет! Мне ж тебя угостить, можно сказать, счастьем было бы, одно сплошное наслаждение! Но справедливости-то нет — ты у нас богатенький, а я как бы паупер умственной жизни…
— Ты паупер алкоголической жизни, — заметил я и мягко добавил:
— Но главным образом — прихлебатель и говноед. С интересом посмотрел на него — обидится или нет? Если обидится — не дам ему выпивки. Шут и прихлебатель не имеет права обижаться. Никто не вправе менять свою роль, все обязаны исполнить роль так, как она записана и дана тебе. А Кирясов растянул до ушей хитрозавитые губы, радостно качнул толстым мясным клювом, громко захохотал:
— Ну даешь, Пашка! Сто лет тебя знаю — как был, так и остался шутником. Вот про тебя сказано: для красного словца не пожалеет мать-отца! Я протянул ему хрусткую сторублевку, а он, молодец, кадровый побирушка-вымогатель, прижал ее к сердцу.
— «Грузинский рубль»! — с почтением, нежностью посмотрел ее на свет, с любовью поулыбался тускло просвечивающему на бумажке облику вождя, предсказавшего скорое исчезновение денег. — Ах ты, моя мамочка дорогая, тебя ж менять горестно, ломать тебя сердце стонет! Паш. ты мне не подаришь на память один такой портретик?
— Не-ет, мой милый, портреты Ильича дают только коммунистам. А ты шушера беспартийная! — Па-азвольте! Не беспартийная, а исключенная! Временно еще не реабилитированная. Так я ведь не формалист, мне все эти билеты, учетные карточки и прочее ни к чему! — Он все еще нежно прижимал банкноту к груди. — Мне важно, чтобы Ильич на сердце всегда живой лежал, шевелился, похрустывал, дорогой мой, незабвенный! Я тогда и не в ваших рядах могу горы своротить.
Или головы.
— Ты паупер алкоголической жизни, — заметил я и мягко добавил:
— Но главным образом — прихлебатель и говноед. С интересом посмотрел на него — обидится или нет? Если обидится — не дам ему выпивки. Шут и прихлебатель не имеет права обижаться. Никто не вправе менять свою роль, все обязаны исполнить роль так, как она записана и дана тебе. А Кирясов растянул до ушей хитрозавитые губы, радостно качнул толстым мясным клювом, громко захохотал:
— Ну даешь, Пашка! Сто лет тебя знаю — как был, так и остался шутником. Вот про тебя сказано: для красного словца не пожалеет мать-отца! Я протянул ему хрусткую сторублевку, а он, молодец, кадровый побирушка-вымогатель, прижал ее к сердцу.
— «Грузинский рубль»! — с почтением, нежностью посмотрел ее на свет, с любовью поулыбался тускло просвечивающему на бумажке облику вождя, предсказавшего скорое исчезновение денег. — Ах ты, моя мамочка дорогая, тебя ж менять горестно, ломать тебя сердце стонет! Паш. ты мне не подаришь на память один такой портретик?
— Не-ет, мой милый, портреты Ильича дают только коммунистам. А ты шушера беспартийная! — Па-азвольте! Не беспартийная, а исключенная! Временно еще не реабилитированная. Так я ведь не формалист, мне все эти билеты, учетные карточки и прочее ни к чему! — Он все еще нежно прижимал банкноту к груди. — Мне важно, чтобы Ильич на сердце всегда живой лежал, шевелился, похрустывал, дорогой мой, незабвенный! Я тогда и не в ваших рядах могу горы своротить.
Или головы.