JК
Еще о Карамазовщине :: Горький Максим
Страница: 3 из 10Он очень громогласно объявил городу и миру о своем безграничном свободолюбии, но каждый раз, когда я слышу такие объявления, мне хочется спросить объявителя:
"А вы от чего желаете освободиться? Не от всех ли обязанностей человека и гражданина?"
Ибо русское понимание "последней свободы" почти всегда скрывает за собою стремление от деяния к созерцанию, от культуры - к дикости и варварству.
Горький не против Достоевского, а против того, чтобы романы Достоевского ставились на сцене.
Я убежден, что одно дело - читать книги Достоевского, другое - видеть образы его на сцене да еще в таком талантливом исполнении, как это умеют показать артисты Художественного театра.
В книгах для внимательного читателя ясны и реакционные тенденции Достоевского и все его противоречия, все те страшные натяжки, которых никому другому не простили бы.
Если тринадцатилетний мальчик Красавин говорит, что "глубоко постыдная черта, когда человек всем лезет на шею от радости", читатель вправе усомниться в бытии такого мальчика. Если мальчик заявляет: "Я их бью, а они меня обожают" и характеризует товарища: "Предался мне рабски, исполняет малейшие мои повеления, слушает меня как бога",- читатель видит, что это не мальчик, а Тамерлан или, по меньшей мере, околоточный надзиратель.
Когда четырнадцатилетняя девочка говорит: "Я хочу, чтоб меня кто-нибудь истерзал", "хочу зажечь дом", "хочу себя разрушить", "убью кого-нибудь",- читатель видит, что это правдоподобно, хотя и болезненно.
"А вы от чего желаете освободиться? Не от всех ли обязанностей человека и гражданина?"
Ибо русское понимание "последней свободы" почти всегда скрывает за собою стремление от деяния к созерцанию, от культуры - к дикости и варварству.
Горький не против Достоевского, а против того, чтобы романы Достоевского ставились на сцене.
Я убежден, что одно дело - читать книги Достоевского, другое - видеть образы его на сцене да еще в таком талантливом исполнении, как это умеют показать артисты Художественного театра.
В книгах для внимательного читателя ясны и реакционные тенденции Достоевского и все его противоречия, все те страшные натяжки, которых никому другому не простили бы.
Если тринадцатилетний мальчик Красавин говорит, что "глубоко постыдная черта, когда человек всем лезет на шею от радости", читатель вправе усомниться в бытии такого мальчика. Если мальчик заявляет: "Я их бью, а они меня обожают" и характеризует товарища: "Предался мне рабски, исполняет малейшие мои повеления, слушает меня как бога",- читатель видит, что это не мальчик, а Тамерлан или, по меньшей мере, околоточный надзиратель.
Когда четырнадцатилетняя девочка говорит: "Я хочу, чтоб меня кто-нибудь истерзал", "хочу зажечь дом", "хочу себя разрушить", "убью кого-нибудь",- читатель видит, что это правдоподобно, хотя и болезненно.