Герберт Уэллс   ::   Замятин Евгений Иванович

Даже там, где на минуту Уэллс как будто изменит себе и уведет вас из города в лес, в поля, на ферму - даже и там все равно слышно гуденье машин и запах химических реакций. В "Первых людях на луне" - вы попадаете на уединенную ферму в Кенте, но оказывается - "в погребе стоят динамо-машины, в садовой беседке - газометр, и все надворные постройки обращены в мастерские и лаборатории". И точно также институтом экспериментальной физиологии оказывается уединенная лесная избушка в "Пище богов". Как бы ни хотел Уэллс уйти от асфальта - он все-таки оказывается на асфальте, среди машин, в лаборатории. Сегодняшний, химико-механический, опутанный проводами город - основа Уэллса, и на этой основе выткан он весь, со всеми причудливыми и на первый взгляд парадоксальными, противоречивыми узорами. Мотивы городских Уэллсовских сказок - в сущности те же, что и всех других сказок: вы встретите у него и шапку-невидимку, и ковер-самолет, и разрыв-траву, и скатерть-самобранку, и драконов, и великанов, и гномов, и русалок, и людоедов. Но разница между его сказками и, скажем, нашими русскими - такая же, как между психологией пошехонца и лондонца: пошехонец садится под окошко и ждет, пока шапка-невидимка и ковер-самолет явятся к нему "по щучьему веленью"; лондонец на "щучье веленье" не надеется, а надеется на себя - лондонец садится за чертежную доску, берет логарифмическую линейку и вычисляет ковер-самолет, лондонец идет в лабораторию, зажигает электрическую печь и изобретает разрыв-траву; пошехонец примиряется с тем, что его чудеса - за тридевять земель и в тридесятом царстве; лондонец - хочет, чтобы чудеса были сегодня, сейчас же, здесь же.