Гнать, держать, терпеть и видеть   ::   САВЕЛЬЕВ ИГОРЬ

– Кузьмич! Вам плохо?…

Дед оседал по стволу березы, сев, поводил обалдевшими глазами, стал бестолково подниматься, загребая, кое-как смог, все озирался, словно не знал – что, куда, зачем…

Они забегали в панике, поливали водой стариковские усы; вспыхнул даже и скандал, когда Ева кричала Никите, что он завел их черт знает куда, а Никита – что не было другого выхода, и нельзя же было спокойно уехать самим, и…

Все оказалось серьезнее. И Кузьмич, и Костя оба впали в какое-то отрешение, в полуобморок, они еле двигали ногами, внятно ни на что не отвечали, – и остальным, с которыми вообще-то обстояло почти так же на сухом морозце утра, волей-неволей пришлось подобраться. Так и вели под руки, буквально тащили, бормоча ободрения: Никита с девушкой – Кузьмича, Олег – Костю.

– Когда доберемся до трассы… Надо “скорую помощь”…

– Ты головой-то думай, что говоришь! Тогда уж лучше сразу обратно… Сдать в надежные руки, ага.

– Еще бы знать, где “обратно”, а где эта твоя чертова трасса!

Костярин был тяжелый. Олег чуть не рвал ему плечо (прямо чувствовал натяжение этих мышечных пленок), когда тащил на себе, а тот, как пьяный, то припадал, то отпадал, и хлопал мутными глазами, и наваливался на него, а один раз больно въехал башкой в скулу. Как его шатало!

– Держись… Маленько же осталось… Нет уж! К черту!!! Я тебя все равно доведу! Сам подохну, но…

Олег буквально зверел, была бы шерсть – встала бы дыбом; это и правда как в песне – “ярость благородная”. Он почти взвалил Костярина на себя, он волок его на голом бешенстве, на ненависти, переплавленной в силу; он шагал и шагал, ощерившись, со страшным лицом, матерясь, матерясь, и встань на его пути любой – он убил бы сейчас любого.