Годы войны   ::   Гроссман Василий

Ему показалось, что бабы воют по скончавшейся шахте, а у него было чувство, словно он снова на кладбище, в осенний день, подходит к открытому гробу проститься со своей старухой. Немцы стояли в пелеринках и в шинелях, переговаривались, покуривали сигарки, поплевывали, словно все это смертоубийственное дело шло само собой. Только один, здоровенный солдат, с совершенно рябым лицом и большими темными мужицкими руками, уныло и хмуро разглядывал развалины шахты. "Вроде сочувствует... Може, тоже подземным был, - подумал старик, - забойщиком или по крепи..." Он первым полез в "букет". Нюшка Крамаренко завыла громко, во весь голос: "Олечка, ангелочек, деточка". Замурзанная с большим животом, раздувшимся от свеклы и сырых кукурузных зерен, трехлетняя девочка хмуро и сердито смотрела на мать, точно осуждала ее за слишком шумное поведение. "Ох, не могу, млеют мои руки, ножки мои млеют!" - кричала Нюшка. Она боялась черного провала, где сидели разъяренные от сражения бойцы. "Всех нас постреляют, нешто они разберут в темноте, - кричала она, - нас там, внизу, вас тут - подавят наверху..." Немцы подсаживали ее в "букет", она отталкивалась от борта ногами. Старик хотел помочь ей, но потерял равновесие и больно ударился скулой об железину. Солдаты засмеялись, и смущенный, злой Козлов рявкнул: "Лезь, дура, в шахту едешь, не в Германию, чего ревешь!"

Варвара Зотова ловко и легко прыгнула в бадью, она оглядела плачущих женщин и детей, протягивающих к ней руки, и крикнула: "Не бойсь, женщины, всех их там околдую, на-гора вывезу!" Ее залитые слезами глаза вдруг заблестели весело и озорно.