Городок Окуров   ::   Горький Максим

Юноша печально осматривал комнату - всё в ней было знакомо, и всё не нравилось ему: стены, оклеенные розовыми обоями, белый, глянцевый потолок, с трещинами по бумаге, стол с зеркалом, умывальник, старый пузатый комод, самодовольно выпятившийся против кровати, и ошарпанная, закоптевшая печь в углу. Сумрак этой комнаты всегда - днём и ночью - был одинаково душен.

- Врёшь ты! - задумчиво и медленно начала говорить Лодка. - Врёшь, что не умеешь про женщин. Вон как про богородицу-то сочинил тогда:

Чтоб мир избавить ото зла,

Ты сына миру отдала.

Да! - Она вдруг как-то злобно оживилась и, щёлкнув языком, прищурила глаза: - Да-а, а они, сукины дети, образованные, и про неё пакостные стихи составляют! Ух, свиньи!

Сима искоса посмотрел на её обнажённую грудь и беспомощно задвигал руками, словно они вдруг помешали ему.

- Ты бы послушал, какие про неё стишки знает доктор, дрянь рвотная!

Она вытянула ноги, легко опрокинула Симу на колени себе и наклонилась над ним, почти касаясь грудью его лица. Юноше было сладостно и неудобно больно спину: длинное тело его сползало на пол, он шаркал ногами по половицам, пытаясь удержаться на кровати, и - не мог.

- Упаду сейчас, - смущённо сказал он.

- Ой, неуклюжий! Ну?

Помогла ему сесть, обняла и, ласково заглядывая в глаза, попросила:

- Сочини, а?

- Чего?

- Смешное.

- Да что же смешное есть? - тихо спросил юноша.

- Про меня что-нибудь. А то...

Замолчала и долго испытующе смотрела в светло-бездонные глаза, а потом, закрыв их мягкою ладонью, сказала, вздыхая:

- Нет, ты не можешь! Ты у меня - робкий. А они - они про всё могут смешно говорить!

- Про бога - нельзя! - напомнил тихонько Сима.