И огонь пожирает огонь   ::   Базен Эрве

Мыслям о том, что ради собственного спасения он подвергает опасности целую семью — как уже подверг опасности Марию — и что эта молодая беременная женщина имела бы полное право сказать ему: «Послушайте, мосье, для меня гораздо важнее жизнь трех дорогих мне существ, чем ваша жизнь», Мануэль мог противопоставить лишь один довод — Оливье сам привел их сюда. Однако в первый же вечер, когда на экране телевизора генерал в окружении приспешников принялся «обосновывать» свои действия «перед народом и перед историей», а потом, выразив «великую жалость к нашим братьям, чье сознание разъедено чуждой нам идеологией», рявкнул, что пора забыть о снисходительности, и посулил примерно наказать всех виновных, всех упорствующих, «равно как и всякого, кто укрывает у себя врага общества, ибо тем самым он становится его сообщником и заслуживает столь же суровой кары»… — Мануэль вдруг перехватил взгляд, которым обменялись супруги! В нем не было раскаяния, но был страх. И более трезвая оценка последствий своего поступка. Поэтому так фальшиво прозвучал иронический тон Оливье, когда он пробормотал:

— Удивительная вещь — внешность диктаторов почти никогда не соответствует их роли. Гитлер, например, придумал себе маску Чарли Чаплина. А этот в своей фуражке набекрень смахивает на таможенника.

И еще более фальшиво прозвучали бодрые нотки в его голосе, когда он обратился к побледневшей, то и дело облизывавшей лиловатые губы Сельме:

— Знаешь, а твои соотечественники нас переплюнули: говорят, в шведском посольстве всем приходится стоять — так много там народу. — И тут же, спохватившись, добавил: — Прошу вас, сенатор, не грызите себя понапрасну.