Бомба для председателя   ::   Семёнов Юлиан Семёнович

 – Зачем все это? Зачем такая гадость? Есть ли предел допустимого в моей религии дела? Я бы мог закричать тогда, и стражники арестовали бы этого борова, и он бы сел на скамью подсудимых. Мою вину надо еще доказывать, его вина была очевидной».

Он не мог спать даже после того, как тюремный врач принес ему успокаивающее лекарство. По ночам он лежал, запрокинув худые длинные руки за голову, и мечтал об одном – заплакать. Заплакать, как в детстве, чтобы в душе наступило сонливое спокойствие и блаженная тишина.

«Помоги мне заплакать, боже, – молил Дорнброк, – помоги мне выплакать горе». Но заплакать он так и не смог ни разу.

Он впервые поднялся, когда ему сказали, что разрешено свидание с сыном. Он побрился, сделал тщательный массаж лица, чтобы не было видно, как запали щеки и прорезались морщинки возле ушей. Он вышел к Гансу улыбающийся, спокойный и сказал:

– Здравствуй, мой дорогой Ганс, здравствуй, друг мой...

Мальчик кинулся к решетке, и сердце Дорнброка сжалось, но он заставил себя засмеяться.

– Ничего, – сказал он, – львы остаются львами даже в зоопарке. Ну рассказывай, как дела в школе. Мне говорили, ты совсем забросил математику?

– Я забросил математику, – ответил Ганс и заплакал. – Что они делают с тобой, папочка?

Дорнброк пожал плечами и ощутил, как все то гадкое и униженное, что было в нем эти дни, уходит, потому что есть Ганс, есть мальчик, его любовь и надежда, и в нем заново рождается прежний Дорнброк, который может проиграть, но который никогда не сдастся.