JК
Из жизни взятое :: Коничев Константин Иванович
Страница: 50 из 373Четырнадцать тысяч карбованцев в ловкие руки якого-либо авантюрного типа, гарная була бы пожива!..
– Хотим знаты автогеографию его казачьей и прочей жизни.
– Нехай кажет. Послухаем… – поддержало ещё несколько голосов.
– Що таке, громодяна ликвидируемого класса? Веры мне нема?.. – Охрименко встал с видом обиженного.
– Та не то. Многие туточки не знают тебя, люди разных округов и районов… А деньги большие…
– Колы всим завгодно, кажу о себе. Слухайте, щоб не повторяться уперёд…
Охрименко сел за стол. Со стола харч и посуда были убраны. Лежали пачками собранные червонцы.
– Жизня моя пэстрая, полосатая с трэщинками-щелями и ухабами. Було о что спотыкнуться и не раз и не два… – начал Охрименко рассказывать о себе степенно, плавно, неторопливо, перемешивая украинские слова с русскими. Он чувствовал и понимал, что большинству спецпереселенцев действительно хотелось о нём знать, какая он птица. По виду – матерый казак, а для чего пригоден? Гож ли такой казак, если не в атаманы, – такой должности не предвидится, – то хотя бы в будущие председатели всего спецпосёлка? И эту сторону любознательности Охрименко прикинул в уме, учитывая, что и как надо сказать ради всеобщего с ним знакомства.
– Колы бы вы знали про мою жизню дореволюционного периоду и по час ликвидации нас як классу, то все подывились бы який я куркуль, прости бох!.. Припоминаю себя хлопцем рокив шести, або семи: я вже тогда пишов у працю, на поле пшеницу сняты со своим, царствие ему божие, батькой.
– Хотим знаты автогеографию его казачьей и прочей жизни.
– Нехай кажет. Послухаем… – поддержало ещё несколько голосов.
– Що таке, громодяна ликвидируемого класса? Веры мне нема?.. – Охрименко встал с видом обиженного.
– Та не то. Многие туточки не знают тебя, люди разных округов и районов… А деньги большие…
– Колы всим завгодно, кажу о себе. Слухайте, щоб не повторяться уперёд…
Охрименко сел за стол. Со стола харч и посуда были убраны. Лежали пачками собранные червонцы.
– Жизня моя пэстрая, полосатая с трэщинками-щелями и ухабами. Було о что спотыкнуться и не раз и не два… – начал Охрименко рассказывать о себе степенно, плавно, неторопливо, перемешивая украинские слова с русскими. Он чувствовал и понимал, что большинству спецпереселенцев действительно хотелось о нём знать, какая он птица. По виду – матерый казак, а для чего пригоден? Гож ли такой казак, если не в атаманы, – такой должности не предвидится, – то хотя бы в будущие председатели всего спецпосёлка? И эту сторону любознательности Охрименко прикинул в уме, учитывая, что и как надо сказать ради всеобщего с ним знакомства.
– Колы бы вы знали про мою жизню дореволюционного периоду и по час ликвидации нас як классу, то все подывились бы який я куркуль, прости бох!.. Припоминаю себя хлопцем рокив шести, або семи: я вже тогда пишов у працю, на поле пшеницу сняты со своим, царствие ему божие, батькой.