JК
Юрьев день :: Куликов Геомар Георгиевич
Страница: 12 из 101Услышал Тренькачутким ухом — скрипнули ворота.
— Кажись, тятька с дедом и Митькой! — крикнул.
Впрямь, отворял отец ворота. А дед — застыл Тренька пораженный — вводил во двор лошадь, запряженную в телегу. И была та телега гружена мешками и кулями.
— Маманя! Бабка! — пустился в пляс Тренька. — Глядите, сколько всего привезли!
Закричала мать, залилась слезами:
— Сыночка моего, ровно скотину, продали...
Отец голову опустил. А дед твердо молвил:
— Опомнись, Степанида! Верно, дали кабальную запись на Митрия — не помирать же всем с голоду. Однако обещал государь-батюшка Петр Васильевич по осени, когда разочтемся, ту кабальную запись порвать.
— Так ведь холоп теперь сыночек мой. Холоп безответный...
— Опять пустое мелешь, — оборвал дед. — Холоп холопу рознь. Один и сам всю жизнь господину своему служит, и дети его, и внуки служат.
Митька — сказано же — до расчета с князем. А князь своему слову хозяин.
— Известно, хозяин, — не унималась мать. — Захотел — слово дал.
Захотел — взял обратно.
Вовсе осерчал дед:
— Цыц, баба! Про князя Петра Васильевича такие слова не дозволю!
Понурилась мать. Замолчала. Слезы платком утирает.
Тренька на мешки перестал глядеть. Эва, новость! Митьку в холопы отдали.
Мать в тот вечер еду готовить не стала.
— Не обессудьте, — сказала, — как вспомню, чем за все плачено, руки отнимаются...
— Кажись, тятька с дедом и Митькой! — крикнул.
Впрямь, отворял отец ворота. А дед — застыл Тренька пораженный — вводил во двор лошадь, запряженную в телегу. И была та телега гружена мешками и кулями.
— Маманя! Бабка! — пустился в пляс Тренька. — Глядите, сколько всего привезли!
Закричала мать, залилась слезами:
— Сыночка моего, ровно скотину, продали...
Отец голову опустил. А дед твердо молвил:
— Опомнись, Степанида! Верно, дали кабальную запись на Митрия — не помирать же всем с голоду. Однако обещал государь-батюшка Петр Васильевич по осени, когда разочтемся, ту кабальную запись порвать.
— Так ведь холоп теперь сыночек мой. Холоп безответный...
— Опять пустое мелешь, — оборвал дед. — Холоп холопу рознь. Один и сам всю жизнь господину своему служит, и дети его, и внуки служат.
Митька — сказано же — до расчета с князем. А князь своему слову хозяин.
— Известно, хозяин, — не унималась мать. — Захотел — слово дал.
Захотел — взял обратно.
Вовсе осерчал дед:
— Цыц, баба! Про князя Петра Васильевича такие слова не дозволю!
Понурилась мать. Замолчала. Слезы платком утирает.
Тренька на мешки перестал глядеть. Эва, новость! Митьку в холопы отдали.
Мать в тот вечер еду готовить не стала.
— Не обессудьте, — сказала, — как вспомню, чем за все плачено, руки отнимаются...