JК
КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК :: Орлов Владимир Викторович
Страница: 99 из 161Герб этот обязательно будет присутствовать теперь не только на его деловых бумагах, но и на простынях, подушках, на всех составляющих нижнего белья, а уж диван-то его и кресла и вовсе станут невозможны без фамильно-гербовой маркировки.
– По поводу мебели Александра Михайловича, - сухо сказал Прокопьев, - это не ко мне.
– Ты, Николай, все же скотина и фигляр! - была резолюция Мельникова. - И так день, начавшийся удачей, испорчен. А ты и удачу мою пожелал осрамить ехидством.
Он поднялся в свирепости, откланялся нам, кассирше, буфетчице (вышло, что и негру), залу. И линейным кораблем последовал в океан.
– Ничего, ничего, успокоится, - заверил нас и в особенности Прокопьева сейчас же вскочивший Симбирцев. - Будут, будут у него у него гербы на письмах в бухгалтерию, и на кальсонах, и на туалетной бумаге, и на фарфоровых блюдцах…
Очень скоро выяснилось, что из двух оставшихся моих собеседников лишь на душе у Арсения Линикка - смирение и покой. Пружинных же дел мастер Прокопьев выглядел угнетенным, теребил волосы над висками.
– Неужели вы, Арсений, - спросил Прокопьев, - на фотографиях так никого и не признали?
– Ну как же! Эту Павлыш, зверски убитую, кобылу здоровенную, лошадь в яблоках, - сказал Линикк, - я здесь видел, что и подтвердил.
– А вот рядом с ней, такую… плохо причесанную…
– Плюгавенькую, что ли? Нет, не знаю…
– А я думал…
– Нет, нет! - будто отрубил Линикк.
– По поводу мебели Александра Михайловича, - сухо сказал Прокопьев, - это не ко мне.
– Ты, Николай, все же скотина и фигляр! - была резолюция Мельникова. - И так день, начавшийся удачей, испорчен. А ты и удачу мою пожелал осрамить ехидством.
Он поднялся в свирепости, откланялся нам, кассирше, буфетчице (вышло, что и негру), залу. И линейным кораблем последовал в океан.
– Ничего, ничего, успокоится, - заверил нас и в особенности Прокопьева сейчас же вскочивший Симбирцев. - Будут, будут у него у него гербы на письмах в бухгалтерию, и на кальсонах, и на туалетной бумаге, и на фарфоровых блюдцах…
Очень скоро выяснилось, что из двух оставшихся моих собеседников лишь на душе у Арсения Линикка - смирение и покой. Пружинных же дел мастер Прокопьев выглядел угнетенным, теребил волосы над висками.
– Неужели вы, Арсений, - спросил Прокопьев, - на фотографиях так никого и не признали?
– Ну как же! Эту Павлыш, зверски убитую, кобылу здоровенную, лошадь в яблоках, - сказал Линикк, - я здесь видел, что и подтвердил.
– А вот рядом с ней, такую… плохо причесанную…
– Плюгавенькую, что ли? Нет, не знаю…
– А я думал…
– Нет, нет! - будто отрубил Линикк.