JК
Каменное поле :: Янссон Туве
Страница: 18 из 66Но сегодня ничего не получалось, внезапно эта бесхитростная комнатушка представилась ему почти вычурной в своей непритязательности: грубо сколоченные стены с клочками мха между бревнами, примитивная мебель — все это этнографическо-литературное кокетство: полюбуйтесь, как здесь все безыскусно и органично! А баню-то построили ведь всего несколько лет назад.
Это опять Игрек виноват, это он заставляет меня видеть вещи в искаженном свете.
Я прочитал почти все, что о нем написано; странно, что они не воспользовались и баней, обычно это прекрасно ложится в интервью. «Великий человек отдыхает в своей старой финской бане после ответственного дня». Замечательно. Так и видишь: вот он созерцает побледневшую в свете летней ночи воду, он наконец один, свободен, он почти дитя природы. Читатели понимают его, они тоже ходят в баню, но, разумеется, не имея за плечами ответственного дня, они знают, что испытывает Игрек, когда, пышущий жаром, погружает в зеркало озера свой огромный живот, а потом, преисполненный покоя и чистый, как кувшинка, выходит из воды, не испачкавшись в тине; звучит, из этого может что-нибудь получиться.
Но вполне вероятно, что Игрек вовсе не любил бани. К тому же он бы ни за что не признался в склонности к такому естественному простонародному удовольствию. О нет, он никогда не позволял себе быть откровенным. Не то что другие… все те, кто изливали мне душу — из тщеславия или страха — или просто болтали обезоруживающе бессмысленную чепуху, — те, у кого я брал интервью, кого я порой старался спасти, а потом быстренько забывал. А теперь они приходят ко мне ночами — полнометражный фильм, пущенный с конца, — и их наслал на меня Игрек.
Я ненавижу его.
Это опять Игрек виноват, это он заставляет меня видеть вещи в искаженном свете.
Я прочитал почти все, что о нем написано; странно, что они не воспользовались и баней, обычно это прекрасно ложится в интервью. «Великий человек отдыхает в своей старой финской бане после ответственного дня». Замечательно. Так и видишь: вот он созерцает побледневшую в свете летней ночи воду, он наконец один, свободен, он почти дитя природы. Читатели понимают его, они тоже ходят в баню, но, разумеется, не имея за плечами ответственного дня, они знают, что испытывает Игрек, когда, пышущий жаром, погружает в зеркало озера свой огромный живот, а потом, преисполненный покоя и чистый, как кувшинка, выходит из воды, не испачкавшись в тине; звучит, из этого может что-нибудь получиться.
Но вполне вероятно, что Игрек вовсе не любил бани. К тому же он бы ни за что не признался в склонности к такому естественному простонародному удовольствию. О нет, он никогда не позволял себе быть откровенным. Не то что другие… все те, кто изливали мне душу — из тщеславия или страха — или просто болтали обезоруживающе бессмысленную чепуху, — те, у кого я брал интервью, кого я порой старался спасти, а потом быстренько забывал. А теперь они приходят ко мне ночами — полнометражный фильм, пущенный с конца, — и их наслал на меня Игрек.
Я ненавижу его.