Касатка   ::   Подсвиров Иван Григорьевич

Ветви ее, точно окостеневшие, четко рисовались нафоне синего неба и как бы царапались об него, исторгая едва слышимые, тонкие и непонятно о чем говорящие звуки. Ни жалости, ни печали не было в них, но не было и радости. И сколько я ни вслушивался в них, не мог уразуметь, о чем пело погибшее на корню дерево, что оно открывало миру. Я стал вглядываться в его потемнелую, местами еще золотистую, как бы здоровую кору и вдруг, чуть выше комля, заметил ржавый, глубоко вонзившийся в ствол осколок снаряда. "Не буду ее рубить. Фронтовичка", - почти явственно раздались во мне слова моего отца, давние, казалось, навсегда потерянные для меня. И вот они ожили, и ожил в памяти тот день и даже тот самый миг, когда отец подступил к ней, с решительным намерением размахнуться и...

придержал топор, увидев в ее теле рваный кусок металла.

Она была стройнее, звонче остальных, янтарно-восковой ствол ее мог лечь балкой в новом доме или сгодиться на чистые доски для пола, но отец не тронул ее, пожалел - и она осталась у скал, темнея ликом и высыхая до костяного налета на ветвях.