Касатка   ::   Подсвиров Иван Григорьевич

Нехай они нас стесняются.

- Глянь на него! Попала шлея под хвост. Да чем же они провинились перед нами? Вот он, Федя, всегда такой настырный, как заспорит. Его не переспоришь. Из-за вас и мне от него, черта скаженного, достается.

- Что же вы, папань, мать обижаете?

- Я не обижаю. Она сама себя давно обидела, - непримиримо ожесточается отец.

- Ага. Чи я враг себе... Как где выпьет, так и давай ко мне приставать, вас ругает на чем свет стоит. Сыновья ему не угодили. Выучили, мол, их на свою голову. Так, отец, подумай: чи им век при тебе жить? За хутор, как за бабскую юбку, держаться? Молодые по своему уму устроились, а ты живи по своему.

- Вот гадство, Федя! - то ли жалуется, то ли злится отец. - Никто меня тут не понимает. Ни одна живая душа.

- Сиди уж! Чего тебе надо? У нас теперь только птичьего молока нет, живи и радуйся. А он все ругается.

- Эх, мать, чудная ты.

- Да чудной все одно что дурной.

- Чудная! - более спокойно, как бы извиняясь, вздыхает отец. - Я не ругаюсь. Я думаю.

- Раньше надо было думать. На шофера после войны звали учиться отказался, теперь сиди, не вини никого.

- Ты ж боялась отпускать меня на курсы. Она, Федя, всю мне жизнь сгубила. Короткая у нее память.

- Ты сам не захотел ехать.

- Ну я, я. Будь по-твоему.

Мать постелила постель и легла: ей вставать до зари, доить и провожать в стадо корову, растапливать печь.