Кёнигсберг   ::   Буйда Юрий

Я уж и думать забыл о луковке, но однажды вдруг ни с того ни с сего - отец уже лежал в больнице - вспомнилэту детскую историю, и старик после смерти матери он в полтора года стал старым стариком - расплакался, и извинялся, и сказал, что это мир спасет, и вообще я дурак-дурачина, а плакал он светлым-светло, и значит, есть Бог, и мама жива, и собака Немка жива, и живо оно, живо! "Что - оно?" - спросил я на прощание. "Оно - так, мусор, слезы, память, жизнь, убийства даже, грязь всякая да вон кусок хлеба под ботинком, жизнь дурная, любовь уничтожающая - тоже оно, а живо! живо! живо, Борис, живо-о-о!"

- Что будем? - раздался скрипучий голосок ангела сверху.

- Четыре пивка - для рывка! - прогудел Конь. - Отвальная?

- Почти. - Я испытал огромное облегчение при виде этой слегка исхудалой человеческой лошади с набрякшими подглазьями. - Красный диплом?

Гена горделиво повел плечом:

- Кто бы сомневался! Один Артем Аршавирович Гатинян задал философский вопрос: зачем?

- А ты?

- А я говорю: чтоб. Понимаешь? Ну, ты понимаешь? Как насчет большого маршрута?

- Маршрут отменяется.

И я довольно откровенно поведал Коню историю последних месяцев, не умолчав даже о мыслишке-хвостишке сдать Веру гэбэшникам.

- Катя - на твоей, брат, совести, а вот насчет ребят из конторы не волнуйся: дураков там, прямо скажем, маловато, и я буду удивлен, если Вера с твоим Кавказом у них не под колпаком. Все равно возьмут. Ну а ты...