Книга стихов (Моя нестерпимая быль)   ::   Домбровский Юрий Осипович

В нем деловой непримиримый стиль, Не терпящий отсрочки и увертки И вот летят бутылки и обертки, И тряпки, превращенные в утиль, Вновь обретая прежнее названье, Но он велик, он горд своим призваньем: Выслеживать, ловить их и опять Вещами и мечтами возвращать! А было время: в белый кабинет, Где мой палач синел в истошном крике, Он вдруг вошел, ничтожный и великий, И мой палач ему прокаркал: "Нет!" И он вразвалку подошел ко мне, И поглядел мышиными глазами В мои глаза, - а я был словно камень, Но камень, накаленный на огне. Я десять суток не смыкал глаза, Я восемь суток проторчал на стуле, Я мертвым был, я плавал в мутном гуле, Не понимая больше ни аза. Я уж не знал, где день, где ночь, где свет, Что зло, а что добро, не помнил твердо. "Нет, нет и нет!" Сто тысяч разных нет В одну и ту же заспанную морду! В одни и те же белые зенки Тупого оловянного накала, В покатый лоб, в слюнявый рот шакала, В лиловые тугие кулаки! И он сказал презрительно-любезно: - Домбровский, вам приходится писать... Пожал плечами: "Это бесполезно!" Осклабился: "Писатель, вашу мать!.." О, вы меня, конечно, не забыли, Разбойники нагана и пера, Лакеи и ночные шофера, Бухгалтера и короли утиля! Линялые гадюки в нежной коже, Убийцы женщин, стариков, детей! Но почему ж убийцы так похожи, Так мало отличимы от людей? Ведь вот идет, и не бегут за ним По улице собаки и ребята, И здравствует он цел и невредим Сто раз прожженный, тысячу - проклятый. И снова дома ждет его жена Красавица с высокими бровями. И вновь ее подушки душат снами, И ни покрышки нету ей, ни дна! А мертвые спокойно, тихо спят, Как "Десять лет без права переписки"... И гадину свою сжимает гад, Равно всем омерзительный и близкий. А мне ни мертвых не вернуть назад, И ни живого вычеркнуть из списков!

1959 Алма-Ата, рынок

АМНИСТИЯ апокриф

Даже в пекле надежда заводится, Если в адские вхожа края.