Когда отцовы усы еще были рыжими   ::   Шнурре Вольфдитрих

Я разрыдался, закричал, что во всем виноват этот проклятый гороховый суп, если бы меня не заставили его есть, я бы теперь показал им, на что способен.

Зрители помирали со смеху, они били себя по ляжкам, хлопали в ладоши и орали как сумасшедшие.

Вдруг кто-то из публики встал и медленно вышел вперед. Я протер глаза и увидел: это шел отец.

Он был белый как мел; взойдя на эстраду, он поднял руку.

- Прошу минуту внимания, - сказал он громко. И тут же настала тишина, все смотрели на него. Отец откашлялся.

- То, что сказал мальчик - чистая правда, - и выкрикнул: - я сам был при этом!

Он еще недоговорил, как снова раздался хохот, но теперь они смеялись пуще прежнего, потому что теперь они смеялись не только надо мной, теперь они смеялись еще и над отцом. Если бы я мог хоть чем-нибудь отомстить этой банде!

Отец сделал еще несколько попыток заставить их слушать себя. Но с каждой новой попыткой шум только нарастал, так что ни одно слово не могло пробиться к публике. Тогда он положил руку мне на голову и, едва смех на мгновение ослаб, крикнул:

- Постыдитесь!

Но крики и улюлюканье зазвучали с новой силой, так что казалось, балаган вот-вот рухнет. Я взглянул на отца, он судорожно глотал слюну, его рука на моей голове дрожала.

- Идем! - сказал он хрипло. Заплатил Эмилю за булочку, и мы ушли.

Лил дождь. На дорожках между балаганами ни души, только перед колесом счастья стояло несколько человек, но там был навес.

Я хотел что-то сказать, но мне ничего в голову не приходило.