JК
Крылатая Серафима :: Личутин Владимир Владимирович
Страница: 95 из 138Выл я как зверь… День рожденья мне в тот день, вечером народ сошелся, брагу пьют, песни ревут, а я, как чурка на печи, весь огнем изошел, кожа живая с меня лезет. Вылинял тогда, как собака…»
– Вылинял, да не помер. И не хвались, чем не надо, верно? – оборвала мужа Серафима. Настасья быстро направила на стол. Хрисанф торопливо и жадно поел и, не сказав более ни слова, ушел.
– Сейчас напьется и – к ней, гадине, – шепотом сказала Серафима. – Он хоть бы Антоши постеснялся, как-никак шурин ему.
– Мама, да не ревнуешь ли ты? – засмеялась Настасья и, как маленькую, погладила ее по голове. – Больно кому он нужен… Позарилась на него Шурка, держи карман…
– Ой, доча, доча-а, – вздохнула Серафима. – Какое-то круженье во мне и такая легкость. Сейчас взмахну руками и полечу, такой воздух во мне, в каждой косточке… А вдруг он с другой схлестнется? – испуганно спросила, и тень страха набежала на лицо. – Я-то куда без него, го-луб-чи-ки. Не помирать страшусь, а без него страшусь остаться… Ты поди, посмотри за ним, доча. Ты сбегай, куда он пошел, и после мне доложишь… А впрочем, ну его: сатану за пятки не защекочешь. Он, и верно сказать, какой-то бессмертный: тьфу-тьфу… В тридцать шестом тоже чуть не погиб. С острова Моржевца пошел за зверем, да попал в унос, да тринадцать суток его и носило море. Сказывал, бил тюленей, пил молоко утелег, мамок ихних, ел почки и все держался… У них, у Креней, вместо позвоночника железный дрын. Другой бы давно загнулся, столько-то дней во льдах, середка моря, да без огня, без тепла, сырое мясо грызи, как зверина.
– Вылинял, да не помер. И не хвались, чем не надо, верно? – оборвала мужа Серафима. Настасья быстро направила на стол. Хрисанф торопливо и жадно поел и, не сказав более ни слова, ушел.
– Сейчас напьется и – к ней, гадине, – шепотом сказала Серафима. – Он хоть бы Антоши постеснялся, как-никак шурин ему.
– Мама, да не ревнуешь ли ты? – засмеялась Настасья и, как маленькую, погладила ее по голове. – Больно кому он нужен… Позарилась на него Шурка, держи карман…
– Ой, доча, доча-а, – вздохнула Серафима. – Какое-то круженье во мне и такая легкость. Сейчас взмахну руками и полечу, такой воздух во мне, в каждой косточке… А вдруг он с другой схлестнется? – испуганно спросила, и тень страха набежала на лицо. – Я-то куда без него, го-луб-чи-ки. Не помирать страшусь, а без него страшусь остаться… Ты поди, посмотри за ним, доча. Ты сбегай, куда он пошел, и после мне доложишь… А впрочем, ну его: сатану за пятки не защекочешь. Он, и верно сказать, какой-то бессмертный: тьфу-тьфу… В тридцать шестом тоже чуть не погиб. С острова Моржевца пошел за зверем, да попал в унос, да тринадцать суток его и носило море. Сказывал, бил тюленей, пил молоко утелег, мамок ихних, ел почки и все держался… У них, у Креней, вместо позвоночника железный дрын. Другой бы давно загнулся, столько-то дней во льдах, середка моря, да без огня, без тепла, сырое мясо грызи, как зверина.