Кысь   ::   Толстая Татьяна

— Говорят, работать некому.

— Я понимаю, но все-таки. Вот приходите ко мне, Бенедикт, я вас хорошим супом угощу.

— Благодарствую, Варвара Лукинишна. Как-нибудь — обязательно.

А у нее, бедняги, гребень петушиный из глаза так и прет. Хоть не гляди.

— Вот я вас все хочу спросить, Бенедикт. Вот я стихи Федора Кузьмича, слава ему, перебеляю. А там все: конь, конь. Что такое «конь», вы не знаете?

Бенедикт подумал. Еще подумал. Даже покраснел от натуги. Сам сколько раз это слово писал, а как-то не задумывался.

— Должно быть, это мышь.

— Почему вы так думаете?

— А потому что: «али я тебя не холю, али ешь овса не вволю». Точно, мышь.

— Ну а как же тогда: «конь бежит, земля дрожит»?

— Стало быть, крупная мышь. Ведь они как начнут возиться, — другой раз и не уснешь. Ведь помните, Федор Кузьмич, слава ему, тоже пишет: «Жизни мышья беготня, что тревожишь ты меня?» Мышь это, точно.

— Странно все же как-то. Нет, вы меня не убедили.

Варвара Лукинишна много стихов наизусть знает. И все хочет понять что-то. А мало ли слов-то трудных! Другой плюнет, а ей вот надо, поди ж ты. И разговаривает по-книжному. Таким манером матушка разговаривала. Или Никита Иваныч.

Варвара Лукинишна одна живет. Вот она мышей наловит, на торжище снесет, и на книги сменяет. И все читает.

— Знаете, Бенедикт, для меня стихи — это все. Наша работа — это такая радость. И вот я обратила внимание: Федор Кузьмич, слава ему, он как бы разный.