Лента Mru   ::   Смирнов Алексей Константинович

Если на уже знакомой нам, недопроявленной, фотографии Голлюбики кудрявилась добрая борода и топорщились работящие руки-лапы, то его подпольная копия бросалась в глаза, прежде всего, перешибленной переносицей, которая скопировалась в нарушение законов генетики.

Еще были глазки. Про них, разумея прототип, самым худшим, что только можно было сказать, оказывалось зоологическое прилагательное: медвежьи. Совсем иначе обстояло дело с копией: ее глаза, посаженные столь же глубоко, настороженные и очень маленькие, наводили на мысль о совершенно другой фауне: злобно похрюкивающей, неразборчивой в средствах к существованию и сообща презираемой.

Эти черты, фотографически проступившие в субъекте, который явился кустарной, но процедурно безупречной копией Ярослава Голлюбики, вызывают у нас отвращение, естественное для прекрасных созвездий. Мы призываем тучу, чтобы не видеть Обмылка. Но небосклон ясен и чист; Обмылок, в недобрую минуту образовавшийся из Ярослава, уже стоит на крыльце богатого загородного особняка и нажимает кнопку: он сам не знает, силою какой кошачьей проницательности очутился здесь, перед этой дверью; ему пока невдомек, какие тайные интуитивные импульсы привели его в нужное место. Обмылок позвонил. Голый, подмерзший, он стоял и поеживался под вяжущей коркой. В двери зажужжало. Распахнулся глазок; туда уставился следующий, механический. Устройство считывало информацию с сетчатки. Потом, один за другим, защелкали запоры.

— Кто здесь? — скрипучий голос не удовольствовался увиденным.

— Я, — прохрипел Обмылок и приложился лицом к холодному железу.