JК
Леонид обязательно умрет :: Липскеров Дмитрий
Страница: 7 из 79В тысяча триста пятьдесят второй клетке эмбрион остро почувствовал свою принадлежность к тои человеческой особи, что призвана не Космос в себе носить, а бессмысленно пытаться тот Космос оплодотворить.
«Значит, я буду не Матерью, а Отцом», — подумал он, сделав вывод именно с большой буквы, будучи уже в своем ничтожном количестве высокомерным, так как осознал собственную мизерную миссию бездарно — не понял, что придется всего лишь тыркаться крошечной ракетой в бесконечную Вселенную.
Десять минут.
Двести ударов…
«ОНА — главнее», — сделал неутешительный вывод он.
В это время на внутренней стороне ее черепа, словно в кино, вновь спроектировался образ целинника Северцева, с очень тонкими для тракториста пальцами, которые столь виртуозно владели инструментом женского тела, что частенько она в самые ответственные моменты ночи вскрикивала:
— Рихтер мой! — А бывало: — Ван Клиберн!
Он отвечал:
— На тебе клавиш больше, чем на рояле! Ты вся — одна клавиша!
И нажимал розовой подушечкой пальца в какую-нибудь складочку ее тела. Она отзывалась в ответ очень уверенной нотой сладострастия.
А наутро в коммунальной кухне соседка Катя, обладательница слоновьих ног, жаря на сковороде что-то вонючее, с сарказмом вопрошала:
— Опять, сладенькая, ночью радиом заслушивалась?
— Я — не сладенькая, — улыбалась она довольно. — Я — кисленькая.
— Это тебе Рихтер поведал? — уточняла простоволосая Катя, потерявшая своего пианиста на войне и забывшая, что она инструмент вовсе.
— Не Рихтер.
— Кто же?
— Да уж знаю — кто.
«Значит, я буду не Матерью, а Отцом», — подумал он, сделав вывод именно с большой буквы, будучи уже в своем ничтожном количестве высокомерным, так как осознал собственную мизерную миссию бездарно — не понял, что придется всего лишь тыркаться крошечной ракетой в бесконечную Вселенную.
Десять минут.
Двести ударов…
«ОНА — главнее», — сделал неутешительный вывод он.
В это время на внутренней стороне ее черепа, словно в кино, вновь спроектировался образ целинника Северцева, с очень тонкими для тракториста пальцами, которые столь виртуозно владели инструментом женского тела, что частенько она в самые ответственные моменты ночи вскрикивала:
— Рихтер мой! — А бывало: — Ван Клиберн!
Он отвечал:
— На тебе клавиш больше, чем на рояле! Ты вся — одна клавиша!
И нажимал розовой подушечкой пальца в какую-нибудь складочку ее тела. Она отзывалась в ответ очень уверенной нотой сладострастия.
А наутро в коммунальной кухне соседка Катя, обладательница слоновьих ног, жаря на сковороде что-то вонючее, с сарказмом вопрошала:
— Опять, сладенькая, ночью радиом заслушивалась?
— Я — не сладенькая, — улыбалась она довольно. — Я — кисленькая.
— Это тебе Рихтер поведал? — уточняла простоволосая Катя, потерявшая своего пианиста на войне и забывшая, что она инструмент вовсе.
— Не Рихтер.
— Кто же?
— Да уж знаю — кто.