Леся   ::   Шукшин Василий

— А вот… одна, — показывает Леся лавку в сенях, — вот — другая, на трех ножках, эту надо подремонтировать. Вот.

Кое-как удалось потом сбежать девке от Леси. Отец ее подослал своих людей, они ее выкрали. Открытой силой отнять не решились: у Леси в черной тайге дружки. Сундук с добром остался у Леси.

Кончил свои дни Леся в тайге же: не поделили с дружками награбленное добро. Леся, видно, по своей дикой привычке — торговаться за тряпки — заспорил… Дружки — под стать ему — не уступили. Перестрелялись.

И вот этот его конец (а так кончали многие, похожие на Лесю) странным образом волнует меня. Не могу как-нибудь объяснить себе эту особенность — жадничать при дележке дарового добра, вообще, безобразно ценить цветной лоскут — в человеке, который с великой легкостью потом раздаривал, раскидывал, пропивал эти лоскуты. Положим, лоскуты — это и было тогда — богатство. Но ведь и богатство шло прахом. Может, так: жил в Лесе вековой крестьянин, который из горьких своих веков вынес несокрушимую жадность. Жадность, которая уж и не жадность, а способ, средство выжить, когда не выжить — очень просто. Леся захотел освободиться от этого мертвого груза души и не мог. Погиб. Видно не так это просто — освободиться.