Лев Толстой   ::   Горький Максим

К удивлению, ибо мы всё "разбредались", и только, когда дошли до мест, хуже которых - не найдешь, дальше идти - некуда, ну - остановились оседло жить: такова, стало быть, доля наша, такова судьба, чтобы сидеть нам в снегах и на болотах, в соседстве с дикой Эрзей, Чудью, Мерей, Весью и Муромой. Но явились люди, учуявшие, что свет нам не с Востока, а с Запада, и вот он, завершитель старой истории нашей, желает - сознательно и бессознательно - лечь высокой горою на пути нации к Европе, к жизни активной, строго требующей от человека величайшего напряжения всех духовных сил. Его отношение к опытному знанию тоже, конечно, глубоко национально, в нем превосходно отражается деревенский, старорусский скептицизм невежества. В нем - всё национально, и вся проповедь его - реакция прошлого, атавизм, который мы уже начали было изживать, одолевать.

Вспомните его письмо "Интеллигенция, государство, народ", написанное в 905 году,- какая это обидная и злорадная вещь! В ней так и звучит сектантское: "Ага, не послушали меня!" Я написал ему тогда ответ, основанный на его же словах мне, что он "давно утратил право говорить о русском народе и от его лица", ибо я свидетель того, как он не желал слушать и понять народ, приходивший к нему беседовать по душе. Письмо мое было резко, и я не послал его.

Вот он теперь делает свой, вероятно, последний прыжок, чтоб придать своим мыслям наиболее высокое значение. Как Василий Буслаев, он вообще любил прыгать, но всегда - в сторону утверждения святости своей и поисков нимба.