JК
Любостай :: Личутин Владимир Владимирович
Страница: 517 из 564Старуха еще потопталась у порога, забыв, зачем приходила. – Ну, дай вам господи, – добавила она на прощанье.
И только дверь закрылась за гостьей, Бурнашов недовольно, скрипуче сказал, чтобы усыпить душевную смуту и вернуть сердечный покой:
– Ходит плачется. Еще нас переживет и закопает.
– А чего бы не поплакаться. Ведь одна живет, как на погосте.
– Может, я не хочу, чтобы она приходила. Не хочу, не хочу, – запальчиво повторял Бурнашов, слыша приступ надвигающегося гнева и страшась его. Молил об одном: хоть бы смолчала жена, не перечила, уступила. И вдруг подумал раздраженно: расщеперилась, дура, как курица на гнезде… И безобразие вылившегося живота, и рыжие разводы на скульях, и назойливая наставительность голоса показались Бурнашову почти ненавистными. Вот тебе и излечился, вот тебе и устроил душевный мир. Не нами сказано: горбатого могила исправит.
– Добрей бы надо, Алеша. Поласковей надо с людьми. Ты такой с ними жестокий.
– Я не хочу добрей. Не хо-чу. Учит, тоже мне…
– Алеша, что с тобой? Опомнись.
– Я и не сходил с ума. Я-то разума пока не терял…
– Ты знаешь, мне нельзя волноваться. Я сына нашего жду.
– Жди, жди своего сына. – Бурнашов поднял голос до визга, но тут же и уронил его, отчеканил с той едкой иронией, с какою обычно пытаются донять до печенок, ужалить, унизить самого ненавистного человека: – Давай-давай жди… Но только не моего.
И только дверь закрылась за гостьей, Бурнашов недовольно, скрипуче сказал, чтобы усыпить душевную смуту и вернуть сердечный покой:
– Ходит плачется. Еще нас переживет и закопает.
– А чего бы не поплакаться. Ведь одна живет, как на погосте.
– Может, я не хочу, чтобы она приходила. Не хочу, не хочу, – запальчиво повторял Бурнашов, слыша приступ надвигающегося гнева и страшась его. Молил об одном: хоть бы смолчала жена, не перечила, уступила. И вдруг подумал раздраженно: расщеперилась, дура, как курица на гнезде… И безобразие вылившегося живота, и рыжие разводы на скульях, и назойливая наставительность голоса показались Бурнашову почти ненавистными. Вот тебе и излечился, вот тебе и устроил душевный мир. Не нами сказано: горбатого могила исправит.
– Добрей бы надо, Алеша. Поласковей надо с людьми. Ты такой с ними жестокий.
– Я не хочу добрей. Не хо-чу. Учит, тоже мне…
– Алеша, что с тобой? Опомнись.
– Я и не сходил с ума. Я-то разума пока не терял…
– Ты знаешь, мне нельзя волноваться. Я сына нашего жду.
– Жди, жди своего сына. – Бурнашов поднял голос до визга, но тут же и уронил его, отчеканил с той едкой иронией, с какою обычно пытаются донять до печенок, ужалить, унизить самого ненавистного человека: – Давай-давай жди… Но только не моего.