JК
Любостай :: Личутин Владимир Владимирович
Страница: 525 из 564Александре, что в двадцать третьем в эмиграции он принял священнический сан, в пятидесятом, когда скончалась жена, запросился на родину и через три года после возвращения получил этот захудалый приход в дальнем углу; что он человек высокообразованный, ему предлагали принять постриг и повышение по церковной иерархии, но он отказался, говоря, что все еще любит покойницу жену, а значит, для пострига не готов; и что дал себе обет не покидать Воскресения, до гробовой доски оставаться в своем народе…
И хотя был отец Александр в далеко преклонном возрасте, у него оставалось лицо человека, любящего жизнь: седые волосы густой щеткой, такая же жесткая борода клином, глаза большие, изжелта, но еще живые, разумные, без старческой немоты. Говорил он на чисто русском, с той изысканностью тона, который дается не образованием иль воспитанием, но родом; чужбина не повлияла на его язык, не исказила, не офранцузила. Когда он возбуждался, то подмигивал левым глазом, отчего лицо становилось мефистофельским, полным сарказма. Интересно, подумал Бурнашов, а знает ли батюшка о своей привычке подмигивать?
Еще не отпустив из пожатия ладонь Бурнашова, властно стиснутую, отец Александр произнес грустновато, без напуска: «Нет веры вымыслам чудесным, рассудок все опустошил», – и сразу признался, что восхищен Баратынским и Тютчевым.
… Прошу быть моим гостем, добавил он и тут же попросил оставить его в одиночестве, чтобы настроиться на службу.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
А дальше все происходило как во сне.
Перед всенощной на левый клирос, где стояли почетные гости, млея от жары, явился кудрявый мальчик, позвал Бурнашова за собою и через северные двери провел в алтарь. Бурнашов скинул тулупчик на руки учителю, оправил толстовку, согнав складки назад, и, скрипя сапогами, послушно прошел следом. Он неожиданно оробел, ему казалось, что все прихожане узнали писателя из Спаса и сейчас пронзительно, с недоверием и ухмылкою провожают взглядом невзрачного молельщика, которому выпала особая честь.
И хотя был отец Александр в далеко преклонном возрасте, у него оставалось лицо человека, любящего жизнь: седые волосы густой щеткой, такая же жесткая борода клином, глаза большие, изжелта, но еще живые, разумные, без старческой немоты. Говорил он на чисто русском, с той изысканностью тона, который дается не образованием иль воспитанием, но родом; чужбина не повлияла на его язык, не исказила, не офранцузила. Когда он возбуждался, то подмигивал левым глазом, отчего лицо становилось мефистофельским, полным сарказма. Интересно, подумал Бурнашов, а знает ли батюшка о своей привычке подмигивать?
Еще не отпустив из пожатия ладонь Бурнашова, властно стиснутую, отец Александр произнес грустновато, без напуска: «Нет веры вымыслам чудесным, рассудок все опустошил», – и сразу признался, что восхищен Баратынским и Тютчевым.
… Прошу быть моим гостем, добавил он и тут же попросил оставить его в одиночестве, чтобы настроиться на службу.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
А дальше все происходило как во сне.
Перед всенощной на левый клирос, где стояли почетные гости, млея от жары, явился кудрявый мальчик, позвал Бурнашова за собою и через северные двери провел в алтарь. Бурнашов скинул тулупчик на руки учителю, оправил толстовку, согнав складки назад, и, скрипя сапогами, послушно прошел следом. Он неожиданно оробел, ему казалось, что все прихожане узнали писателя из Спаса и сейчас пронзительно, с недоверием и ухмылкою провожают взглядом невзрачного молельщика, которому выпала особая честь.