JК
Лотос :: Ким Анатолий
Страница: 117 из 158Врач, высоко приподняв свои бровки-подковы, собрав гармошкою лоб, смотрел на него сочувственно и печально. Лохов ощутил, как беспредельный духовный мрак, окутавший его за последние дни, куда-то исчезает. Он увидел смерть такою, какая она есть, в бесстыдном и обнаженном своем действии, и ему открылось одно из главных свойств ее трудов – что это грубая работа, бесконечно унижающая естество человека.
Но смерть – даже смерть его матери – не есть что-то, относящееся только к нему или только к ней, умирающей. Сын иными глазами, с прощальной нежностью посмотрел на нее. Смерть – успение – матери была отдана не в одни его трясущиеся, неумелые руки, и на мгновение МЫ впервые ему дали увидеть себя; я закрыл глаза, потом открыл их и увидел несметные караваны летящих белых облаков, каким-то чудом уместившиеся в убогой комнатке, и я порадовалась тому, что вот уже муки мои кончились и пришло время для последнего прощания – без слез, без рыданий, со всею, без остатка, отдачею нежности бедному сыну моему. Он присел возле изголовья матери и погладил ее теплые волосы над прохладным гладким лбом: ТЫ ЕЩЕ ЖИВА, ЖИВА…
Одетый в пальто врач подошел к нему, протянул руку, прощаясь.
– Простите меня, доктор, – сказал Лохов, привставая.
– Нам приходится всегда всем прощать, – улыбнувшись, ответил врач, устало глядя на Лохова. – Но держитесь, скоро начнется у нее агония… Я еще вечерком загляну, пожалуй.
– Что же будет дальше, доктор?! – невольно, неожиданно даже для себя вскрикнул Лохов.
Но смерть – даже смерть его матери – не есть что-то, относящееся только к нему или только к ней, умирающей. Сын иными глазами, с прощальной нежностью посмотрел на нее. Смерть – успение – матери была отдана не в одни его трясущиеся, неумелые руки, и на мгновение МЫ впервые ему дали увидеть себя; я закрыл глаза, потом открыл их и увидел несметные караваны летящих белых облаков, каким-то чудом уместившиеся в убогой комнатке, и я порадовалась тому, что вот уже муки мои кончились и пришло время для последнего прощания – без слез, без рыданий, со всею, без остатка, отдачею нежности бедному сыну моему. Он присел возле изголовья матери и погладил ее теплые волосы над прохладным гладким лбом: ТЫ ЕЩЕ ЖИВА, ЖИВА…
Одетый в пальто врач подошел к нему, протянул руку, прощаясь.
– Простите меня, доктор, – сказал Лохов, привставая.
– Нам приходится всегда всем прощать, – улыбнувшись, ответил врач, устало глядя на Лохова. – Но держитесь, скоро начнется у нее агония… Я еще вечерком загляну, пожалуй.
– Что же будет дальше, доктор?! – невольно, неожиданно даже для себя вскрикнул Лохов.