JК
Лотос :: Ким Анатолий
Страница: 131 из 158Она легла на бок, подперев рукою голову и выставив на нас широкие розовые колени, на которых тлели багровые вмятины от травяных стеблей и корешков, и МЫ взглянули в ее прищуренные карие глаза.
– Пульса нет уже, – сказал врач. – И сердце больше не прослушивается.
– Как же так! – вскричал Лохов, глядя на врача красными, налитыми кровью бессонницы, страшными глазами. – Ведь она дышит! Она же еще дышит, доктор.
– Да… И все же сердце не прослушивается. – Врач внимал, приникнув ухом к груди умирающей. – Вот и грудь холодеть начинает… Холод пошел к горлу.
Мать задышала с гулом и стала тяжко постанывать, словно не вынося больше ураганной мощи своего дыхания.
И вот она жалобно, громко вскрикнула знакомым сыну голосом, глубоко вздохнула и стихла опадая.
– Кончено! – вскрикнул Лохов, обхватывая руками лицо матери.
– Нет еще! – осторожно отстранил его врач.
И точно, мать еще раз вздохнула – тяжко! тяжко! – и навсегда отлетело ее дыхание.
Розовое, нежное лицо матери на глазах стало меняться. Каменная неподвижность застывала на нем. Ото лба и вниз, к носу, потекла бледность, мучнистая, сероватая, тяжкая, и она вскоре съела все розовые краски на лице. В минуту выражение его тоже изменилось: что-то прекрасное, вдохновенное означилось в облике матери, глубокий покой облегчения разлился по всем чертам ее.
И настала тишина, в которой Лохов слышал лишь стук своего сердца и тихое гудение пламени в печи.
– Пульса нет уже, – сказал врач. – И сердце больше не прослушивается.
– Как же так! – вскричал Лохов, глядя на врача красными, налитыми кровью бессонницы, страшными глазами. – Ведь она дышит! Она же еще дышит, доктор.
– Да… И все же сердце не прослушивается. – Врач внимал, приникнув ухом к груди умирающей. – Вот и грудь холодеть начинает… Холод пошел к горлу.
Мать задышала с гулом и стала тяжко постанывать, словно не вынося больше ураганной мощи своего дыхания.
И вот она жалобно, громко вскрикнула знакомым сыну голосом, глубоко вздохнула и стихла опадая.
– Кончено! – вскрикнул Лохов, обхватывая руками лицо матери.
– Нет еще! – осторожно отстранил его врач.
И точно, мать еще раз вздохнула – тяжко! тяжко! – и навсегда отлетело ее дыхание.
Розовое, нежное лицо матери на глазах стало меняться. Каменная неподвижность застывала на нем. Ото лба и вниз, к носу, потекла бледность, мучнистая, сероватая, тяжкая, и она вскоре съела все розовые краски на лице. В минуту выражение его тоже изменилось: что-то прекрасное, вдохновенное означилось в облике матери, глубокий покой облегчения разлился по всем чертам ее.
И настала тишина, в которой Лохов слышал лишь стук своего сердца и тихое гудение пламени в печи.