Ну, вошел я иот страха твержу ему: «Не буду пить... точно не буду». А батюшка, родитель мой, и говорит: «Если ты пить не будешь – кто с тобой водиться будет? Водочка, она общество создает... Компанию полезную...» И плеточкой меня, и плеточкой да приговаривает: «Не за то бью, что пьешь, а за то, что дурак. Умный – он пьет, да тихо. Умный, он пьет, да других не пить учит... Так что помни, сынок, все дозволено человекам, все... да по-умному... таясь». Поняла, что ль?
ПИСАРЬ. схватил МАРФУ, но та будто ждала – она вывернулась, метнулась в угол и замахнулась тряпкой.
МАРФА. Так тебя огрею, малый!
А в это время в камеру рядом с ЛУНИНЫМ ГРИГОРЬЕВ ввел СВЯЩЕННИКА.
ГРИГОРЬЕВ. Озоруют у нас, ваше преподобие... по ночам... Годика три назад тоже один священник приехал... как вы, к полякам. Разместили мы его в корпусе, а утром – с ножом в горле... Да-с. Конченый народец. Уж дальше нашего Акатуя – некуда посылать. Тут убийцы – всем убийцам убийцы... Вот я и подумал: вам, чай, с жизнью-то расставаться неохота, и у меня, если что, – неприятности будут. А тут в камере сухо... и охрана стоит у двери... Тут в камере ночь и проведете...
СВЯЩЕННИК вдруг бросился к двери камеры, толкнул ее, дверь легко открылась.
(Рассмеялся.) А вы, значит, подумали... Да разве можно такое – без суда да следствия невинного человека? Никак нельзя. А дверь я б на вашем месте не запирал... на ночь – приоткрытой оставил. Все-таки и часовому послышнее... а то ведь окошко хоть зарешеченное, а все ж окошко... Спокойной ночи...